Владимир Конюшев - Ударная армия

Они засмеялись. Постояли рядом. Солнце светило им в глаза, щурились… Над высотой «217,9» промчалась девятка «петляковых», растаяла в солнечной яси…

— Непривычно — на восток наступать, — усмехнулся Рокоссовский. — Скажи мне в сорок первом, что я буду командовать фронтом под Данцигом…

— А что — не поверил бы?

— Ну, про Данциг — не вопрос. Не Данциг, так какой-нибудь Дрезден… А вот то, что фронтом буду командовать, никогда не думал…

— У каждого солдата в ранце жезл фельдмаршала, — улыбнулся Никишов.

— Это честолюбцы придумали. Солдат о жезле не мечтает… Только вот ночью, когда сорок первый вспомнишь… Великомученица Россия-матушка…

Рокоссовский застенчиво улыбнулся.

— Видишь — вспомнил молодость и… Ну, ладно. Хорошо действовал, Сергей Васильевич, порадовал… Батов тоже сегодня добрые вести докладывал… Вот Девятнадцатая мне душу…

Рокоссовский не договорил. Заляпанный грязью кузов «виллиса» выскочил из-за сосенок шагах в сорока от ВПУ, объехал широкую лужу и остановился. Вышел из машины офицер — высокий, в новой серой шинели, в форменной фуражке танкиста с черным бархатным околышем — давно уже не доводилось видеть такую ни маршалу, ни командарму…

Кто-то подал из машины офицеру небольшой серый ящичек, офицер бережно взял его, потоптался, словно не зная, как его лучше держать, и зашагал к ВПУ, неся ящичек в полувытянутых вперед руках…

Увидели маршал и Никишов: лицо майора (новенькие полевые погоны топорщились на широких плечах) было таким напряженно-радостным, что оба не сдержали улыбок, поняв — приятную новость должен сообщить майор.

Хромовые сапоги майора ступали размеренно и твердо.

Он не дошел до маршала (чуть отступил назад Никишов) как раз на пять шагов, предусмотренных строевым уставом, щелкнул каблуками.

— Товарищ маршал! Генерал Панфилов и весь личный состав гвардейского танкового корпуса имеет честь просить вас принять наш скромный подарок. Герой Советского Союза гвардии майор Проценко!

Майор подошел к маршалу, далеко вытянув руки с ящиком, — картонным ящиком, на боку которого Никишов увидел тиснутую блеклой синей краской марку военторга…

— Не взорвется? — улыбнулся Рокоссовский.

Майор смотрел в лицо маршала с выражением такой радости честно исполненного долга, что маршал засмеялся, взял ящик.

— Та шо вы, товарищ маршал, хиба ж танкисты могуть такое? — От волнения майор заговорил по-украински.

— Что ж это вы преподнесли, а?..

— Не приказано говорить, товарищ маршал!

Рокоссовский приоткрыл крышку из откидных половинок и достал длинную темную бутылку явно не русского происхождения…

— Шнапса не пью, товарищ Проценко, — сказал Рокоссовский и поставил в ящик бутылку рядом с двумя точно такими же…

— Поспробуйте, товарищ маршал!

Засмеявшись, Рокоссовский бросил взгляд на дюжины две солдат и офицеров (давно привык, что на него посмотреть всегда находились охотники) — стояли те шагах в тридцати, в тени от сосенок…

— Ну, Проценко, приказ своего генерала выполнили отлично, — сказал, смеясь, Рокоссовский.

— Це ж вода с самой Балтики!.. — не утерпел майор, хотя наказ генерала Панфилова был наистрожайший: ни под каким страхом не говорить Рокоссовскому, что́ доставлено в бутылках, пусть он самолично отведает подарок…

— Балтики?! Вы вышли на… — Рокоссовский побледнел.

— Так точно, товарищ маршал! — Майор Проценко полез в правый карман шинели, достал ножик со штопором, — откинут был штопор заранее, и это сразу сказало Рокоссовскому, как волновался и готовился к встреча с ним этот кареглазый украинец, трясясь в «виллисе» не один десяток километров от самого побережья моря.

— Позвольте, товарищ маршал… — Майор Проценко взял бутылку, лихо заорудовал штопором, выдернул пробку…

— А сосуд? — улыбнулся Рокоссовский.

— Е сосуд, товарищ маршал! — И майор Проценко достал из левого кармана шинели что-то завернутое в клочок белого шелка…

Рокоссовский взял маленькую хрустальную рюмку с золотым ободком поверху, смотрел, как майор Проценко твердой рукой держал бутылку, наполнил рюмку почти бесцветной, чуть зеленоватой жидкостью…

— Благодарю за подарок, товарищ Проценко, — сказал Рокоссовский, и майор поднял подбородок, строго глядя ему в глаза. — Прошу передать от имени Военного совета фронта благодарность всему личному составу корпуса.

И Рокоссовский выпил рюмку. Закашлялся, засмеялся, протянул рюмку Никишову.

— Слаще меду, — сказал он. — Угощайте, Проценко, командарма… До дна, до дна, Сергей Васильевич!

Рокоссовский передал две бутылки Павлу Павловичу, посмотрел на солдат и офицеров, что толпились теперь совсем рядом…

— Товарищи, угощайтесь… Прошу, прошу… Балтийская водица, товарищи!

А через несколько минут, проводив маршала и майора Проценко, Никишов вернулся в блиндаж ВПУ, взял микротелефонную трубку.

— Всем!.. Генерал Панфилов вышел на берег Балтики! С победой вас, товарищи!

…черт, накурился! Последнюю докурю и…

Должен Рокоссовский сказать «да»…

А потом… Ведь скоро будет мир…

Мир…

Можно будет идти по полю — и не думать, что тебя убьют.

Странно…

Поле… Мы шли с отцом по полю, нет, по кошеному лугу мы шли, ночью был ливень, мы шли по мокрой траве… А потом — по дубовой роще, и уже Оку было видно, туманило над серой водой… Я нес ведерко, сумку с припасами, старенькую командирскую сумку — еще с гражданской войны сохранилась сумка, когда отец был комиссаром в штабе главкома Каменева… Мне было тогда сколько?.. Пятнадцатый год шел мне, да, пятнадцатый, когда мы выбрались с отцом на рыбалку… Два года у нас не получалось — то отец ездил за границу по делам Коминтерна, то выполнял во Франции и Бельгии какие-то поручения Стасовой…

— Спать хочешь, Сергей, а? — Отец оглянулся, улыбаясь.

Мне совсем не хотелось спать. Разве в такое утро можно было спать?.. Ведь я шел с отцом на рыбалку, первую за целых два года…

Отец засмеялся.

— В революцию мы разучились спать… — сказал он. — Я не помню ночи, чтобы до утра не пришлось вставать из-за какой-нибудь новости. Старик Каменев терпеть не мог лежебок… По телефону — вежливый голос, как-никак полковником генштаба был когда-то наш главком: «Василий Алексеевич?.. Не разбудил?.. Не можете ли зайти ко мне?.. Нехорошие вести с Западного фронта…» Он всегда так говаривал — «нехорошие вести»…

— Папа, а как Ленин с тобой говорил? — спросил я. Отец мне рассказывал не один раз о Ленине, но я любил слушать его.