Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Он слышал, как Эмил приводил факты. Видел, что тот боялся повредить Анне, о которой солдат уже знал, что она дочь бай Димитра, что Стоянка — ее мачеха. И что соседи называют ее самой работящей женщиной.

— Я только два раза ходил к подсудимым. Во второй раз был пойман у них. Это правда, — говорил Эмил, — но подсудимая Анна не знала, что я разведчик. Она всего лишь подруга жены покойного Эмила Маркова, и по чисто гуманным соображениям… она не имела в виду ничего другого. Я был у них в гостях как приятель Эмила Маркова.

Солдат заметил добрый взгляд доктора Пеева, которым тот наградил эту молодую женщину.

— Господин прокурор считает, что я подготовил эту явку радиста нашей группы. Искренне сожалею, что впервые вижу Анну. Она прекрасный человек, знать ее более длительное время — счастье!

Прокурор заорал:

— Подсудимый, объясните политическую роль Анны!

Эмил пожал плечами. Председательствующий показывал на крест перед собой:

— Вы должны говорить правду!

Иван Владков усмехнулся:

— Господин председатель, мне задали вопрос, готовят ли коммунисты заговор против власти. Такой вопрос обиден для коммунистов. Мы делаем революцию, а заговоры устраивают только господа генералы.

Доктор Пеев отвечал на вопрос прокурора, как он получал сведения от генерала Никифорова. Зал безмолвствовал — шла последняя, самая важная часть допроса. Потом суд пойдет на совещание, заслушав адвокатов.

— Я не ставил никаких задач Никифорову или Лукашу, Даскалову или Михову. Они сами рассказывали мне о тайнах нашей жалкой политики.

— Говорите уважительно о господах генералах и не смешивайте имена господ генералов с именем Никифорова, вашего сотрудника!

— Господин председатель, от имени разведки, которой я служил, выражаю благодарность за информацию господам Михову, Даскалову, Русеву, Лукашу, Никифорову. Всем им было забавно наблюдать, как я буду реагировать на их рассказы о победах… о наступлении… о репрессиях… о гибели России… о полицейских акциях. Я интересовался именно этим. Благодарю их. Они были полезны родине, которую давно продали немцам, точнее Гитлеру, еще точнее, фашизму.

Добрев ударил кулаком по столу:

— Вы отягчаете свою судьбу.

— Скажите, пожалуйста, что может быть легче смерти, господин председатель? Дознание и нынешний ход дела говорят о том, что меня ждет смерть. Не думаете ли вы, что мне приятно находиться здесь? Нет, я люблю жизнь! Люблю работу! Люблю наших измученных, исстрадавшихся людей! Люблю правду! Я знаю пути спасения человека от мук вашего ада! Знаю, почему умираю, и не оплакиваю свою судьбу. У меня нет прегрешений по вашему церковному кодексу, у меня нет прегрешений перед моральным кодексом нашей современности. Я нарушил ваше узаконенное различными способами беззаконие. Я не дал издеваться над демократией. Я смутил спокойствие хозяев страны.

— У подсудимого острый язык! — завопил один из членов суда. — Прошу, господин председатель, принять меры.

— Меры скоро будут приняты, господин капитан. Я буду расстрелян или повешен. Вы можете не дать мне последнего слова. Но я сохраняю право защищаться, потому что мой официальный адвокат едва ли выразит мнение, отличное от вашего. Он ваш прислужник, господа. Запомните: вы можете называть мою деятельность какими угодно словами, но от этого шпионы не превратятся в ангелов, а я не стану таким шпионом, как они.

Господа, в наше время служить коммунизму означает прежде всего две вещи: что ты служишь человечеству и его будущему и, второе, что ты служишь своей родине и ее будущему. Господа, в то время, когда силы мира предельно дифференцированы, когда коричневая чума противостоит красному знамени, честные люди, естественно, стоят под флагом борьбы за счастье человечества. Они поднимут красный флаг и у нас. Встаю рядом с ними с сознанием того, что помогаю всем, чем могу, победе!

Процесс близился к концу. Доктор сделал попытку указать полковнику Добреву, что настоящее судебное заседание не делает исключения из общего правила режима: это, в сущности, расправа, а не правосудие. Документы полиции можно оспаривать, потому что при обыске не было понятых — лиц, не состоящих на службе в полиции. Показания свидетелей, обвинения доказывали противное проискам прокурора, недвусмысленно доказывали патриотизм отправленных на скамью подсудимых.

— Господин председатель, господа судьи, обвинение против меня и подсудимых сформулировано в связи со статьей 112 «г» уголовного кодекса. Но чтобы уважаемый суд мог сказать, что мы совершили преступление, упомянутое в этой статье, нужно констатировать наличие передачи чужой державе таких сведений, которые представляют действительно государственную тайну.

Господа судьи, согласно определению понятия «государственная тайна», сформулированного в самом законе, это «факты, или сведения, или предметы, сокрытие которых от другой державы необходимо для блага болгарской державы и особенно для ее безопасности».

Согласно этому определению могут ли сведения, которые мы передавали советскому командованию, считаться государственной тайной? Я вас спрашиваю, можно ли не принять за предательство предоставление болгарского Черноморского побережья в распоряжение немецких частей, расположенных по соседству со страной, с которой Болгария не находится в состоянии войны; предоставление болгарских аэродромов в распоряжение немецких военно-воздушных сил; то, что весь болгарский транспорт находится в руках германской военной машины, что все болгарское производство безвозмездно предоставлено Германии, а болгарский народ голодает. Так ли уж необходимо для болгарского народа сохранение всех этих фактов в тайне?

Все факты, которые я привел, направлены против нашей независимости. Но господин прокурор в своей речи не нашел в себе сил указать истинных виновников, лиц, которые совершают их и которые наносят непоправимый вред болгарскому государству и его безопасности.

Так думаю не только я. Так думает огромное большинство болгарского народа, которое видит, что нынешнее правительство ведет страну к новой национальной катастрофе.

— Говорите по существу!

— Я говорю только по существу! Картина ясна. Все внутренние мероприятия нынешнего правительства, которые относятся к инкриминированным против нас обвинениям, приносят пользу только Германии. И следовательно, сокрытие этих мероприятий от другой державы необходимо не для нас, болгар, а для безопасности исключительно фашистской Германии. В таком случае возникает вопрос: есть ли налицо хоть один из необходимых элементов статьи 112 уголовного кодекса, то есть налицо ли «государственная тайна» в смысле закона? Очевидно, этот необходимый элемент из состава этого «преступления» отсутствует. Следовательно, не может быть и речи о совершении мной и остальными подсудимыми преступления.