Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Потом появился Кочо Стоянов. Пеев помнил его еще подпоручиком. Должно быть, у каждого человека в характере есть что-то такое, что остается неизменным на протяжении всей его жизни. Кочо заявился при всех регалиях своего генеральского чина и даже при сабле. Подпоручик дожил до того времени, когда смог лично убедиться в том, что царский палач в форме — поистине доходная должность. И не имело ровно никакого значения то, что самый могущественный генерал в царстве, войдя в следственную камеру и расположившись там, не смел даже взглянуть на арестованного.

— Ваше имя — Александр Пеев, доктор права? — спросил генерал. У него были основания требовать еще одного подтверждения. Он понимал, что голодные, босые могли претендовать на что-то, но что общего может быть с большевиками у этого человека при столь высоком положении в обществе?

— Да, господин генерал. Доктор Александр Пеев.

Генерал вздрогнул. Взгляд подследственного словно приковывал его к себе. Генерал обернулся и пристально посмотрел на Пеева. Потом вдруг покачнулся и… замахнулся.

Первый удар пришелся арестованному в подбородок. Доктор выпрямился, вытер губы и попытался улыбнуться.

— Кочо, я знаю тебя, хорошего генерала из тебя не получится. Вот палач — да. Знаю, знаю… Сейчас ты начнешь это доказывать.

Генерал развел руки.

— Только перчатку о тебя испачкал! — Он подошел к арестованному и кончиком ножен сабли притиснул его к стене. — Пока я не собираюсь пускать из тебя кровь.

Такие люди, как Кочо Стоянов, обычно приводят человека в изумление. Он весь дрожал и, кажется, это было его естественным состоянием в присутствии арестованных. Но почему? Проанализировать психику человека, способного на массовые убийства, невозможно. Интересно, что ему снится по ночам? А Пееву стало известно, что Кочо убивает и детей.

— Пеев, тщательно все обдумай и главное — оцени свои шансы. Садись, говорю тебе!

— Благодарю вас, господин генерал. — И Пеев без сил опустился на стул рядом с письменным столом, покрытым газетой, которая вся была в чернильных кляксах.

— Ты юрист. И потому знаешь, что согласно параграфам Закона о защите государства ты заслуживаешь смертный приговор. И если какой-нибудь умник в суде попытается приговорить тебя к пожизненной каторге, то это произойдет или по моему приказу, или по приказу его величества.

— Допустим.

— Так вот. Сейчас ты отправишься к себе в камеру, а завтра в это же самое время я приду и ты ответишь мне всего лишь на один вопрос. Ответ должен быть таким: «Мне хочется жить, я готов на все». До свидания, Пеев!

Генерал быстро встал, толкнул ногой дверь и вышел. Прошла секунда, две, десять. В следственную камеру ворвались два молодчика. Они тотчас же сбили арестованного с ног.

— Ну, сейчас мы начнем…

Когда сознание вернулось к Пееву, он с удивлением отметил, что сидит на стуле. Напротив него стоял генерал Кочо Стоянов. Он надевал перчатки.

— Доктор, не советую тебе выкидывать подобные номера.

Уже не имела никакого смысла та игра, с помощью которой генерал ставил себе целью добиться от Пеева самого простого: сломить его выдержку. Пеев постепенно приходил в себя и, несмотря на боль, чувствовал прилив сил. Страх постепенно исчезал.

— Доктор, мне хочется поскорее узнать о твоем решении.

Около дверей стоял агент.

— Я хочу жить, господин генерал.

— Тогда говори, кто из генералов снабжал тебя сведениями.

— Сначала Лукаш, потом Михов, Даскалов, Стойчев, Марков…

Кочо Стоянов заорал во всю глотку:

— Агент! Вон из комнаты! — и, когда тот ушел, сел рядом с Пеевым. — И за это им платили русским золотом?

— Господин генерал, вы переоцениваете болгарских генералов. Заставить их рассказать что-либо не так уж трудно!

Кочо начал вертеть эфес своей сабли. Помолчав, сказал:

— Знаешь что, пожалуй, я выбью скамейку у тебя из-под ног, и ты повиснешь на веревке. А сейчас с тобой поговорят твои новые друзья. Интересно, какую вы, большевички, участь уготовили мне на тот случай, если вы дорветесь к власти?

— Как бы это поточнее выразиться… Одним словом, мне кажется, господин генерал, что лавина сметет все на своем пути.

— Какая лавина? Русская?

— Почему же русская? Наша измученная засухами голодная народная лавина. Вас хорошо знают в Новоселской околии. У тамошних людей отличная память. Они ничего не забывают и умеют расплачиваться.

Кочо ударил доктора по лицу.

— А теперь поговорим о деле. Скажи, каковы намерения русских в Болгарии. Что думает Москва о дворце, о его величестве, о сложившемся здесь положении?

— Господин генерал, Москва требовала от меня, чтобы я знал все. Однако я не хотел знать ничего такого, что не имело отношения к моей работе разведчика.

— Хорошее слово «разведчик», хорошее.

Кочо Стоянов встал:

— Доктор, сейчас одиннадцать часов вечера. В два часа я отправлюсь к еще одному «соловью». А до двух хочу, чтобы ты мне чирикал, — и постучал по грязному полу своей саблей.

Дверь со скрипом открылась, и в камеру вошли инспектор Любенов и полицейский по прозвищу Гармидол. Это был высокий смуглый человек с огромными ручищами. От него разило ракией [15] Ракия — водка. . В полиции его держали специально для того, чтобы он избивал людей до полусмерти.

— Развяжите ему язык!

Вскоре изо рта Пеева потекла кровь. Кочо Стоянов заорал:

— Хватит! Посадите его! Прислоните к стенке! Он нужен нам живой!

Доктор Пеев тяжело вздохнул. Выхода он не видел. Надежды на спасение тоже. Шла жестокая борьба.

— Генерал, а вы представляете себе, что будет, если я не выдержу и умру? Или выживу, но не заговорю?

— Ничего, заговоришь! Три месяца назад попался мне один партизан. Молчит, и все тут! «Ах так», — сказал я ему! Замахнулся саблей — и голова его отлетела на целых три метра. Потом мои молодцы насадили его голову на кол и пошли по селам.

— Верю, генерал. Убивать связанных людей вы умеете. Мне рассказывали, как в восемнадцатом году во Владае вы расстреляли семнадцать болгарских солдат.

Генерал в бешенстве заорал:

— Любенов! Возьмись за него! Гармидол!

Любомир Лулчев рассказал царю о самом значительном успехе Николы Гешева за последние десять лет. Лулчев очень осторожно подбирал выражения. Как никто другой во всем царстве, он знал, как влиять на настроения царя.

— Как вы думаете, Лулчев, это возможно, чтобы в Москве знали об этом Пееве? Я припоминаю его, но это уже другой вопрос. Этот господин знаком со всеми моими генералами и министрами. Возможно, чтобы Москва интересовалась моей особой?

— Да, ваше величество. И прежде всего верховное командование СССР.

Лулчев умышленно щекотал самолюбие государя: если бы он отрицал это, если бы отверг версию об интересе к нему со стороны советских руководителей, это косвенно означало бы: «Вы ничтожество для них, ваше величество, несмотря на то что у советских людей нет ни короны, ни титулов».