Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Жаль Никифорова. Он мог бы продолжать бороться. Если они раскрыли и этого генерала, если доказали, что он боец на фронте борьбы против гитлеровской Германии, им нечего завидовать.

Михов стал нервно ходить по комнате.

— Пеев, мы ликвидируем вас, большевиков. До свидания. Ты чересчур туп. Я явился собственной персоной засвидетельствовать тебе свое уважение, а ты…

— Михов, сдается мне, что ты окажешься на моем месте, но никто не будет уважать тебя и никто не станет играть с тобой в доброжелательство. Суд будет суровым.

Генерал с насмешкой посмотрел на него:

— Терплю, выслушиваю тебя, как видишь.

— Но ради чего, Михов?

Генерал хлопнул дверью.

Елизавета Пеева находилась в камере номер двадцать девять. Кончилось то время, когда ее держали под домашним арестом. Теперь господин Никола Гешев хотел показать свою изобретательность супруге самого опасного врага царя. По его распоряжению арестованная получала хлеб и воду с большим опозданием. Гешев давал ей возможность слышать, как пытают незнакомых ей людей, и старательно скрывал от нее, что и ее мужа пытают. Он объяснял своему поминальному шефу Антону Козарову:

— Но она же мне не нужна. Не нужна. Убежден, что и она замешана, но косвенно. Хочу расстроить ей нервы на всю жизнь.

Козаров все же никак не мог понять, почему Гешев относится к ней не так, как к остальным.

— Шеф, она выйдет отсюда с переломанными костями, но побои только озлобят ее. Мы оставим это напоследок. Сейчас я хочу потихонечку выматывать ей душу. Для меня самое большое удовольствие, когда люди превращаются в пластилин, в студень. Вот тогда я ее и выпущу. И даже сто приговоров покажутся ей пустяком.

Гешев приводил ее на допрос всегда в конце какого-нибудь другого допроса. Елизавета «случайно» заставала в камере пыток последние мгновения драмы, когда агенты выносили оттуда обезображенных мужчин и женщин, а полицейские с ведрами воды отмывали следы крови на полу. Гешев всегда приводил ее на допрос, когда в камере предварительного следствия находился кто-нибудь из «более голосистых», как он любил выражаться.

— Прошу! — говорил он и подавал Елизавете стул и очень радовался, если на спинке оставались следы крови.

Однажды Елизавета заметила чью-то кровь на своих руках: она прикоснулась к столу. Побледнев, она сползла со стула, но ее подхватили и плеснули в лицо холодной водой.

Елизавета очень хорошо помнила, сколько раз их посещали советские товарищи, но на каждом допросе повторяла, что таких посещений было всего пять. Пять официальных посещений. На них присутствовали такие люди, как Говедаров. Она описывала внешность «опасных» гостей, пересказывала безобидные разговоры, которые они вели.

Гешев про себя решил, что он не пошел бы в дом к подчиненному, чтобы не подвергать его опасности. И все же Гешева раздражала ее откровенность: именно этим Пеева заставит его выпустить ее на свободу. Он не смог бы собрать обвинительные материалы против супруги Пеева, обязанной быть любезной хозяйкой в присутствии гостей своего мужа. Гешев допускал, что ей известно многое, но что именно, никак не мог догадаться. А пытки явно не дали бы эффекта.

— Пеева, давай договоримся. Твой муж рассказывает все, что мы требуем от него. И тебя можем заставить, но я все жду, что ты сама заговоришь. Не образумишься — живой отсюда не выйдешь.

Отпуская ее, он приказывал полицейским всю дорогу толкать ее и бить, упоминать имена арестованных, говорить о пытках, а прежде чем запереть, спрашивать ее последнее желание.

Елизавета понимала, что с ней «церемонятся» только потому, что вытягивают душу из ее мужа. Ей казалось, что ему приходится выносить и ее страдания. А она ничем не могла ему помочь. Елизавета боялась ошибиться в чем-нибудь. Она не знала, что ее ждет — это, кажется, меньше всего беспокоило ее. Лишь бы сын был здоров. Только его оставили бы в покое.

Трое или четверо суток после ареста Елизавета провела как в кошмарном сне. Потом все стало на свои места. Страх сменился упорством. А теперь, если Никифорова действительно арестовали, она могла составить себе точное представление о происшедшем и до известной степени оценить масштабы провала. Сама она решила придерживаться версии, что не посвящена в тайны мужа. Решила поставить на одну ногу и представителей власти, и подследственных, как одинаково приятных гостей их семьи, чтобы сохранить хотя бы что-нибудь из тайн, известных и ей, и Александру. Ничего другого ей не оставалось. Расслабление могло бы дорого обойтись ей.

Елизавета перестала плакать. Мучительные часы одиночества словно сдавили ей сердце. Как-то она вспомнила о карловском Сучуруме — минеральном источнике, который, проходя через скалы, постепенно разъедал гранит. Так боязнь за Александра разъедала ее сердце и опустошала душу. У нее все еще не хватало сил разобраться до конца в том, почему к ее страданиям примешивалось что-то возвышающее ее, какая-то гордость. Должно быть, только сейчас у нее появилась возможность по-настоящему оценить огромное дело мужа во всем его величии.

Над затемненным городом неслись свинцовые облака. Дул порывистый ветер. Холодные капли дождя хлестали Марию Молдованову по лицу. Уже пятую ночь девушка стояла до полуночи на Орханийском шоссе, в двухстах шагах от конечной остановки трамвая номер три в Подуяне. Эмил должен бежать. Он непременно убежит. Она убеждена в том. Ее только беспокоила судьба Белины. Полиция обрушит на нее всю свою злобу. Возможно, именно из-за нее Эмил никак не решится вырваться от них. И все же он должен бежать. Ведь он так нужен товарищу Эмилу Маркову.

Трамваи стали ходить совсем редко. Время от времени проносились полицейские машины. В одиннадцать пятнадцать показалась колонна машин: впереди машина командира, за ней три грузовика с жандармами. Она видела, как утром они направлялись в Новоселци. Жандармы орали, пели, свистели. Мария спряталась, чтобы не заметили ее. Утром они снова дико орали. Она с ужасом смотрела на эту орду. Какой-то человек без плаща перешел мост через Перловскую реку. Он шел быстро, слегка наклонившись вперед — из-за встречного ветра трудно было идти.

Мария замерла. Сердце бешено забилось. Эмил! Убежал! Ее охватила радость. Спасен!

Мария пошла ему навстречу, взяла его под руку. Его судьба казалась ей нелепой: отличный техник и радист, скрытный и необщительный человек, и за всем этим, в сущности, скрывалась болезненная чувствительность и неприметный посторонним революционный альтруизм. Она знала его стремления. Эмил мог стать лучшим радиоинженером, и он стал бы им. А он теперь шагал рядом с ней, переживая за Белину, и не просто переходил на нелегальное положение; Эмил полностью перестраивался в связи с переходом на новую работу. Он мог стать великолепным преподавателем по прикладной радиотехнике.