Павел Автомонов - Ледовый десант

— Расскажи всем, как боролись даже там, где нет возможности бороться…

— Расскажу, Саша, если…

Он достал из-за пазухи блокнот и протянул мне.

— Это твои стихи? — спросил я.

— Нет. Это стихи нашего покойного Мусы Джалиля. Храни блокнот как зеницу ока. Если тебя поведут на расстрел, передай верному человеку, другу, чтобы тот после войны переслал стихи Мусы в Москву или в Казань. Это моя просьба и мой приказ!

— Передам, отошлю, если… меня не убьют…

— Хочу верить, что ты будешь жить. Затягивай следствие, путай карты гестаповцам. Главное — выиграть время… Прощай, мой друг! Крепись…

Русанов подморгнул и с высоко поднятой головой направился в свою камеру, напевая песенку, которая была у нас как бы позывным:

На следующий день Александра Дмитриевича вывезли из тегельской тюрьмы. Все узники приникли к решеткам. Охранники вели его через двор тюрьмы. Мы слышали, как раздавались его шаги. Вдруг он остановился и крикнул:

— Друзья! Меня увозят отсюда! Держитесь! Победа наша не за горами! Смерть немецким оккупантам!..

Это были последние слова, услышанные узниками тегельской тюрьмы от нашего Русанова. Больше никому из нас не довелось с ним встретиться на долгом и тяжком жизненном пути!..»

Капитан Русанов смотрел на мир из зарешеченного оконца тюремной машины. Вдоль шоссе стояли серые дома и коттеджи в два-три этажа. А возле них зачахшие, возможно, от едкого дыма такие же серые сосны. Навстречу мчались, выскакивая из мороси, «опели» и «мерседесы».

А вот и длинная, растянувшаяся на несколько сотен метров колонна изможденных людей в серо-полосатых пижамах и беретках. Узники, сопровождаемые окриками конвоиров, бегут рысцой, напрягая свои последние силы.

Русанов знает, куда гонят их… Минуту назад его «черный ворон» проезжал мимо металлургического завода Кайзера в Ораниенбауме, а неподалеку в Хьенисдорфе самолетостроительный завод «Хейнкель», там же поблизости и кирпичный завод. На эти предприятия и гонят «дешевую силу».

«Люди… Люди… — вздохнул Русанов и прижал к лицу скованные наручниками руки. — Они хоть, вместе, они хоть имеют возможность говорить между собой. А я?.. Хотя бы здесь не попасть в одиночку! А может, тут сразу смерть?..»

В Тегеле он все-таки не был одинок, хотя и сидел в камере-одиночке. У него были друзья — Муса Джалиль, Рушад Хусамутдинов, Михаил Иконников, Николай с Украины и английский пилот, с которым встречался, когда их обоих выводили на прогулку. Чтобы лучше познакомиться-с ним, он с помощью Иконникова выучил несколько английских слов. «Здравствуй. Победа. Сигарета. Друг…» Англичанин действительно был другом и не раз передавал продукты для ослабевших узников. Английские военнопленные получали через Красный Крест посылки с продуктами и поэтому могли немного помочь русским, которые были обречены только на тюремный паек.

В Тегеле Русанову приходилось встречаться лишь с несколькими узниками-патриотами. Но его знали сотни людей. Они видели его во дворе тюрьмы с орденом боевого Красного Знамени на гимнастерке, слышали его песни, знали о его «картофельной операции». Для многих узников разных национальностей он был и советчиком, и запевалой песен, расшатывавших стены тегельской тюрьмы, поднимавших дух побратимов по несчастью.

В последнюю минуту в Дабендорфе он не смог сыграть роль оборотня. Таков уж его характер. Он сказал: «Я принимал присягу только один раз. Это присяга на верность Красной Армии, на верность моей Родине!..» И с этого времени он стал не просто военнопленным, а политическим преступником для третьего рейха и власовского командования. После того инцидента в Дабендорфе — шесть месяцев Тегеля, а теперь вот его ждет «комбинат смерти» Заксенхаузен.

Лет семь назад Заксенхаузен был дачной местностью. Но в 1936 году Гитлер и рейхсфюрер Гиммлер пригнали сюда на каторжные работы тысячи политзаключенных, которые и соорудили концентрационный лагерь. Это был не обычный лагерь, а «показательный». В Заксенхаузене фашисты разрабатывали и испытывали на немецких коммунистах все способы уничтожения людей. От пыток, пуль, на виселицах, от отравления газами здесь погибли тысячи немецких антифашистов. Способы, методы и опыт фашистских палачей Заксенхаузена 1937—1939 годов вскоре были перенесены на все концентрационные лагеря третьего рейха.

«Черный ворон» свернул с шоссе и вскоре затормозил перед железными воротами. Справа от них стоял двухэтажный флигель. У охранника, сопровождавшего Русанова из Тегеля, проверили документы. Александр посмотрел на часы, висевшие над флигелем, будто скворечник. По берлинскому среднеевропейскому времени было без десяти минут восемь. Серая крыша. Серые стены флигеля. Серые готические буквы, образующие надпись над воротами: «Шуфтзгатлагер». Над стеной возвышались еще железные столбы с натянутой на них колючей проволокой.

«Черный ворон» въехал во двор лагеря и остановился. Русанову приказали выйти.

Держа скованные руки впереди себя, он выбрался из машины. Огляделся.

По периметру большого двора веером располагались длинные и приземистые серые бараки. Александру эти бараки показались огромными гробами с забитыми крышками. Этих «гробов» было около сотни, и в каждом из них узников, наверное, как селедки в бочке.

Он вздрогнул, увидев еще одну колонну пленных. Проходя мимо, почти все узники смотрели на него удивленными глазами. Это было похоже на парад, который принимал капитан Русанов в уже потертой, вылинявшей, но все-таки своей форме. Александру хотелось крикнуть им: «Держитесь, товарищи! Победа будет за нами!» Но ведь это же знают и они, ибо у каждого из них на рукаве нашит красный треугольничек — знак, что эти узники политические.

— Наши освободили Минск и Вильнюс! — вдруг выкрикнул Русанов. — Идут сюда!

Сотни рук поднялись вверх после этих слов. Конвоиры стали бить узников прикладами в спины, а эсэсовец, сопровождавший Русанова, грозно крикнул:

— Марш! Туда! — показал он к каменной стене. — Там стоять!

Русанов оглянулся. В тот же миг эсэсовец ударил его по голове так, что в глазах запрыгали искры. Александр покачнулся, но не упал.

— Стоять! Не двигаться! — приказал эсэсовец.

Русанов уставился взглядом в кирпичную стену.

«Чего еще эти гады хотят от меня? Почему не расстреливают? Не вешают?.. Неужели нельзя было прикончить меня в Тегеле? Сколько здесь торчать? Час?.. Два?.. Может, в этом лагере каждый узник подвергается такой экзекуции в первые часы пребывания? Сесть бы. Или упасть на землю, серую от дыма, который валит из труб крематория…»

Чтобы как-то отвлечься от этой гнетущей картины, Александр стал думать о далеком, родном городке Тиме. Перед его глазами на кирпичной стене, словно на экране, возникали лица матери, отца, сестер, братьев, жены, дочери, дедушки Увара, зятя Гатилова. Послышалось всхлипывание матери над убитым отцом…