Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

Оливер развесил сушиться одежду спасенного моряка, разложил на столе его оружие — пистолет и кортик. «Надо бы почистить пистолет, — подумал он, — а то от морской воды он поржавеет». Он разрядил пистолет, высыпал мокрый порох, почистил, смазал, и вновь зарядил. Потом взял в руки кортик, вытащил из ножен. Это был необычный кортик, рукоятка выполнена в виде головы змеи, из раскрытой пасти которой разящим жалом торчал клинок. Именно это жало мелькало перед Оливером в том, смертельном бою, оно и нанесло последний удар. Ошибки быть не могло, спасённый моряк и был тем молодым лейтенантом с королевского фрегата.

Моряк проспал остаток дня и всю ночь, проснулся он утром, здоровым и бодрым.

— Как Вы себя чувствуете, сэр? — спросил Оливер. «Он не знает, что именно я был тем пиратом, которому он разрубил саблей лицо».

— Спасибо Вам, Вы спасли меня, теперь я вполне здоров. «Этот рыбак и не подозревает, что это я оставил ему отметину на лице».

— В такой шторм нельзя входить в эту бухту, ещё никому не удавалось в бурю миновать Чёрную скалу, Вашему капитану следовало держаться в море, пока не утихнет шторм. «Знал бы я, кого вытаскиваю из воды!».

— Это я был капитаном этого несчастного брига, — ответил моряк. — Мы шли с грузом из Южной Америки, судно низко сидело в воде, и не выдержало бы шторма в открытом море. У меня не было другого выхода, я пытался зайти в бухту. «Не думал я встретить тебя живым, пират!»

— Немногим удавалось справиться с течением и ветром у Чёрной скалы. «Сколько лет подряд снился мне тот бой, и твои глаза, сколько было в них злости и презрения». Выпейте рома, сэр, поешьте.

Оливер поставил на стол бутылку рома, две кружки и две миски с кашей. Они выпили молча, так же молча поели, после чего Оливер сказал:

— Я высушил Вашу одежду, сэр, почистил Ваше оружие.

Он принёс одежду и оружие моряку, тот оделся, нацепил кортик, осмотрел пистолет.

— Я его зарядил, сэр, — сказал Оливер.

— Это было неблагоразумно с Вашей стороны.

— Почему, сэр?

— Ты не узнал меня, зато я узнал тебя, это я изуродовал тебе лицо, ты был пиратом, сожалею, что тебе удалось выжить, сожалею.

— Я тоже узнал Вас, сэр, но с тех пор я не плаваю по морям, я ловлю рыбу. Прошло двадцать лет, многое изменилось, Вы, я вижу, больше не служите в королевском флоте, я не держу на Вас зла, я давно Вас простил.

— Я уволен со службы после того боя, ты перебил мне сухожилие на левой ноге, теперь она не сгибается. По этой причине мне пришлось военный флот сменить на торговый. Я не простил тебя, пират, и никогда не прощу.

Моряк поднял пистолет, и прицелился в Оливера.

— Неужели Вы станете стрелять, сэр, ведь я спас Вам жизнь?

— Любое дело нужно доводить до конца, я не добил тебя тогда, двадцать лет назад, так сделаю это сейчас.

— Христос говорил: «Возлюбите врагов своих, молитесь за ненавидящих и проклинающих вас», и я молюсь за Вас, сэр. Не стреляйте, не губите свою душу.

— Это тебе не поможет, я выстрелю.

В этот момент дверь со скрипом отворилась, в проёме возникла фигура человека.

— Оло! Ты где? Что тут происходит?

В комнату влетел Рыжий пёс. Моряк обернулся на звук, выстрелил в Оливера, и ринулся к выходу, но тут же наткнулся на нож Рыжего пса. Оливер был ранен в плечо.

— О, чёрт! — взревел Рыжий пёс. — Кто это такой, Оло? Он ранил тебя!

— Это тот, кто оставил отметину на моём форштевне, ты явился вовремя.

— Ребята выбрали меня капитаном, я принёс карту, чтобы ты показал, как пройти в бухту Синего кита.

Он перевязал Оливеру рану, но кровотечение не останавливалось.

— Тебе надо к доктору, сейчас спущу лодку и отвезу тебя.

Силы покинули старого рыбака, тёмная волна захлестнула его, всё померкло. Очнулся он в лечебнице, женщина-врач склонилась над ним. Она была немолода, некрасива, горбата. И тут Оливер услышал её голос. Это был голос ангела, тот голос, который он узнал бы среди тысячи других голосов.

— Ангел мой! — вырвалось из его груди. — Это Вы, Вы спасли меня тогда, двадцать лет назад? Но почему? Почему Вы исчезли, когда врач снял бинты с моего лица? Я так мечтал увидеть Вас!

— Теперь Вы знаете, почему. Я полюбила Вас, я думала, что Вы ужаснетесь, увидев меня, и уплыла на попутном корабле в Южную Америку к своему отцу. Все эти двадцать лет я думала о Вас, я люблю только Вас, только Вас, и никого другого. Я люблю Вас так, как может любить только несчастное, бедное существо, не имея права надеяться на взаимность. Теперь отец мой умер, и у меня никого не осталось, кроме Вас. Я вернулась сюда, в этот поселок, чтобы издали, хоть краешком глаза посмотреть на Вас, я никогда бы не осмелилась с Вами заговорить. И никогда, никогда бы Вы не узнали меня. Теперь Вы знаете всё, простите меня. Я урод, и не имею права любить Вас.

— Вы, ангел, — он обнял её голову и прижал к своей груди. Вы ангел, мой ангел, никогда, нигде не видел я женщины, прекраснее Вас. Я полюбил Вас с той минуты, когда услышал Ваш голос. Я не имею права на эту любовь. Я — чудовище, теперь Вы видите это. Я был пиратом, жестоким, беспощадным. Я никогда не знал любви, только ненависть жила в моей душе. Ваша любовь спасла меня, я навсегда покончил с разбоем, стал рыбаком, каждый день молю я Бога простить все мои прошлые грехи. Я люблю Вас все эти двадцать лет. Я не надеялся, что Бог подарит мне эту встречу с Вами. Будьте со мной навсегда, до конца моих дней, ангел мой.

Отставной драгунский капитан Григорий Томский на склоне лет оставил службу и возвратился в Петербург, в свою квартиру в небольшом домике на Охте, чтобы провести остаток жизни в полном уединении и покое. Владение своё, отданное под управление дворецкому много лет назад, нашёл он в состоянии запустения и полной разрухи. Все шпалеры в комнатах, некогда блиставшие позолотой, давно поблекли, выцвели и покрылись плесенью, растрескавшиеся по углам, свисали они со стен длинными лохмотьями. Штукатурка на потолках частично обвалилась, и края её свешивались бахромой, люстры с тяжелыми подсвечниками, выполненные из бронзы и серебра, почернели, и представляли собой жалкое, унылое зрелище. Шторы, истлевшие, кое-где поеденные молью, ещё сохранились на тусклых, покрытых многолетней пылью окнах и с трудом пропускали солнечный свет. В комнатах было мрачно и сыро. Мебель, включая шкафы и буфеты работы известных мастеров, пришла в полную негодность, изъеденная шашелем, она давно утратила былое величие и красоту. Дворецкий, отдав Григорию ключи от комнат, без каких-либо объяснений исчез и более не появлялся.

Григорий, приняв от него ключи, вступил во владение своим жилищем, не предпринимая никаких усилий для того, чтобы привести все эти убогие помещения в жилой вид. Ни семьи, ни друзей, ни знакомых, к которым можно было бы обратиться за помощью, у него не было, да и сам он встреч ни с кем не искал. Он осознал ту печальную истину, что жизнь его прошла бесцельно, нелепо и бестолково, прошла в бесконечных сражениях и кутежах и не принесла никому радости, потому, полагал он, и смерть его в этих печальных стенах никому не принесет никаких огорчений. Того скромного пенсиона, что получил он за свою многолетнюю службу во славу царя и отечества, вполне хватало ему на ежедневную бутылку вина и скромную закуску, которые покупал он в лавке купца Пантелеева, что располагалась в доме напротив.