Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

Каждый день Григорий медленно спускался по лестнице со второго этажа, выходил из подъезда, так же медленно, неторопливо переходил улицу, не обращая внимания ни на мчащиеся по мостовой экипажи, ни на прохожих. Молча, не говоря ни слова, он клал деньги на прилавок, так же молча брал бутылку вина и закуску, поворачивался и уходил, так и не проронив ни слова. В лавке все к этому привыкли и не удивлялись. Поднимался по лестнице он тяжело дыша и останавливаясь на каждой третьей ступеньке, ожидая, когда утихнет тупая давящая боль в сердце. Добравшись до своей комнаты, он тут же откупоривал бутылку и прямо из горлышка делал несколько больших глотков. Вино несколько успокаивало его, боль в сердце стихала, в голове появлялись мысли.

В далёкой молодости своей, когда он был строен, красив и мог нравиться противоположному полу, на балах и прочих пиршествах он волочился за каждой юбкой, ни одно смазливое личико прелестной кокетки не проходило мимо его внимания, но сама мысль о том, чтобы жениться и создать семью, как делали это его товарищи по полку, вызывала в нем страх, несомненно, гораздо больший, чем тот, который испытывал он под вражескими пулями, потому пришёл он к печальному итогу своей жизни совершенно один, разбитый, страдающий от многочисленных ранений, полученных в боях, дряхлый, измученный, и был никому не нужен. Его немногочисленные родственники, отношений с которыми он никогда не поддерживал, вскоре забыли его, считая погибшим в бою или вовсе пропавшим безвестно в дальних чужих краях. От жизни прошлой, что мелькнула, как сон и ушла безвозвратно, не осталось у него ничего, кроме одной вещицы, это был портрет, висящий на стене в его спальне. На портрете в полный рост красовался офицер в драгунском мундире, левая рука его была заложена за спину, в правой он держал пистолет и, казалось, целился прямо в сердце того, кто смотрел на эту картину. Хотя сама картина, как и всё в этом доме, была покрыта многими слоями пыли, но Григорий, смахнув с неё пыль, с удивлением обнаружил, что она, как ни странно, до сих пор сохранила всю свежесть и яркость красок, никакого объяснения этому он найти не мог.

Выпив ежедневную бутылку вина и утолив кое-как голод, он подолгу лежал на кровати в спальне и смотрел на эту картину. Она вызывала в угасающей памяти его далекие воспоминания, которые, впрочем, не приносили ему ни радости, ни страданий, так как все эти чувства, ощущения и желания, что связывают человека с жизнью, были давно утрачены, из всего, что обычно испытывают люди, пусть даже и опустившиеся, но не превратившиеся ещё в животных, остались у него только тяга к выпивке и закуске. Нужно сказать, что целей высоких в жизни своей Григорий никогда не имел, такие понятия, как служение отечеству, долг перед Родиной, и многое из того, что для иных офицеров было не пустым звуком, для него никогда значения не имело. Он, как и прочие, бесстрашно бросался в бой, но не долг перед царем и отечеством руководил им, просто и сама жизнь для него ровным счетом ничего не значила, ибо всегда была бессмысленна и пуста.

Он часами смотрел на портрет и вспоминал. Всё это было давно, так давно, что и припомнить уже невозможно, когда это было. Их полк квартировал тогда в далёком, затерянном в степях, маленьком уездном городке, названия которого он и вспомнить уже не мог, где текла скучная, не богатая какими-либо событиями жизнь, однообразная и монотонная. Прибытие драгунского полка в этот затерянный мир вызвало немалое оживление, особенно среди прекрасной половины его скудного населения, безмерно тоскующей о тех прелестях жизни, которых лишены были местные кокетки ввиду удалённости от больших городов, где кипела, бурлила и опьяняла и совсем ещё юных, и зрелых дам разнообразная светская жизнь. Прибытие молодых, красивых, хорошо сложенных офицеров, несомненно, мужественных и привлекательных, сулила им разнообразные развлечения, которые свелись в конечном счёте к частым балам, светским приёмам и многочисленным кутежам. Григорий, в те времена красивый, стройный, имевший хорошую выправку и, безусловно, соблазнительный молодой человек, пользовался несомненным успехом среди истосковавшихся по мужскому обществу дам. Он, как впрочем и остальные драгунские офицеры, отчаянно ухлёстывал за каждой, независимо от возраста и красоты, которая хоть легкой обнадёживающей улыбкой отвечала на его нахальный, откровенно проникающий сквозь роскошные наряды взгляд.

Его товарищ по полку, Александр Альбенин, на одном из таких балов отчаянно увлёкся молодой смазливой блондинкой, не уделявшей Григорию Томскому того внимания, которым одарила она его более удачливого соперника. Самолюбие Григория было задето, и он решил во что бы то ни стало завладеть ею, отбив её у Альбенина. Он приглашал эту блондинку на каждый танец, несмотря на то, что она уже обещала этот танец другим, однажды он просто выхватил её у Альбенина из-под руки, закружив в неистовом вальсе. Но никакие ухищрения не помогли, блондинка не обращала на Григория никакого внимания. Тогда он, удручённый своим поражением на поле любовных баталий, принялся в кругу своих собутыльников отпускать грязные пошлые шуточки по поводу Александра и его юной поклонницы. Товарищи Григория, не обладавшие высокой моралью и нравственностью, откровенно смеялись его пошлым и заезженным шуткам, всё более и более разогревая его. Шутки эти не отличались оригинальностью и воспринимались естественно в армейских кругах того времени, но Альбенина поведение Григория явно задело, он вдруг, оставив свою партнёршу посреди мазурки, подошёл вплотную к Томскому, резко бросив в лицо ему обвинение в пошлости и бестактности, он потребовал извиниться перед ним и перед его дамой, но Григорий только рассмеялся ему в ответ. Раздался звонкий всплеск пощёчины, и даже музыка стихла, все замерли в немом ожидании. Такого оскорбления Томский вынести не мог, он, картинно бросив перчатку к ногам Александра, вызвал его на дуэль.

— Стреляемся завтра в дубовой роще на шести шагах! — крикнул он. — Надеюсь здесь найдутся двое достойных офицеров, в качестве моих секундантов!

Секунданты, естественно, нашлись, нашлись и те, кто высказал желание стать секундантами Альбенина. Один из секундантов Александра, прапорщик Репнин, обладал несомненными художественными способностями, он повсюду таскал за собой мольберт и рисовал, у него великолепно выходили пейзажи, он написал портреты почти всех местных красавиц и офицеров полка, каждый, кто видел его работы, находил их превосходными. Вероятно, он мог бы стать знаменитым живописцем, если бы тяга к кутежам и азарту военных баталий не превосходила его тяги к живописи. На место поединка он также принёс мольберт, пообещав увековечить на полотне это весьма знаменательное в серой полковой жизни событие. Все отнеслись к его поступку с должным чувством юмора, поскольку смерть одного из участников этой совершенно бессмысленной дуэли, в сущности, никого бы не огорчила.