Рудольф Кальчик - Рукопожатия границ

Однажды я целый месяц осаждал его просьбами выдать мне пенициллин, а он предлагал мне ихтиоловую мазь. Удивительно бездушный, я бы даже сказал, злостный тип снабженца.

И этот тип сидел теперь в автомашине и тупо смотрел на меня своими маленькими глазками, потягивая трубку.

За всю дорогу мы не обмолвились с ним ни словом, что, впрочем, вовсе не означало, что наша поездка была спокойной. Уже само присутствие Митренги действовало мне на нервы. Грязная вата в ушах, неряшливый шарф и, особенно, вонючая трубка были и в самом деле невыносимыми. Он курил какой-то ужасно паршивый табак, против которого восставала даже его одеревеневшая слизистая оболочка, ибо он беспрерывно кашлял и харкал, но не выпускал трубки изо рта. Когда же, невзирая на мороз, я пытался опустить боковое стекло, он гневно бормотал что-то и, явно мстя мне, выпускал еще большие клубы вонючего дыма. Окостеневший от холода, отравленный дымом, я наконец смирился и безучастно смотрел, как он доставал из кожаного мешочка новую порцию страшного заряда, чиркал спичками и дымил.

И с этим человеком я должен был провести санитарную инспекцию! Этого человека мне придется терпеть возле себя целых две недели!

Я заранее решил избегать его, насколько это возможно, и ограничиться лишь необходимыми служебными контактами.

Приехав на место, я понял, что это будет не так уж трудно сделать. Митренга сам сторонился меня. В первый же день на ближайшей погранзаставе он исчез куда-то до самого утра и возвратился лишь к десяти часам. Мы сразу же приступили к нашим обязанностям по проверке санитарного состояния погранзаставы. Это была, как говорится, неблагодарная задача. На нас смотрели исподлобья.

Из-за снежных заносов участились перебои в снабжении. Пограничники вот уже неделю питались мороженым картофелем. Со дня на день ждали прихода транспорта со свежими продуктами и углем. Однако вместо него приехала наша комиссия. Это было похоже на неудачную шутку и издевку. И что уж говорить о санитарном состоянии погранзаставы!

Расстроенный, я решил немного проветриться и осмотреть окрестности.

Каково же было мое удивление, когда у забора возле будки часового я увидел коренастую фигуру Митренги. Он натирал мазью лыжи. Я остолбенел. Только теперь я вспомнил о слухах, ходивших по Варшаве о его спортивных «увлечениях». Поговаривали, что отпуск он брал обычно зимой и проводил его в горах на лыжах. Кто-то из офицеров видел его однажды на Мокотовском поле, отбивавшегося палками от группы дразнивших его сорванцов.

Я вспомнил, что три года назад он лежал у меня в больнице с переломом ноги. Он не хотел говорить, где его так угораздило, и хмуро молчал в ответ на наши назойливые вопросы. Наконец, выйдя из себя, заявил, что упал с лестницы. Это прозвучало смешно и неправдоподобно.

В штабе ходили слухи, что он сломал ногу на трамплине. Это было похоже на правду, поскольку год спустя кто-то рассказал мне, что видел его на трамплине в Агриколи. Рассказывали, что прыгал он неплохо, хотя и не классическим стилем.

Но даже и это сообщение, свидетельствующее о том, что подпоручик хорошо овладел лыжным искусством, не положило конца шуткам и насмешкам в его адрес. Впрочем, это было вполне понятно. Достаточно было представить этого крепыша на кривых ногах на трамплине, как все падали со смеху. Помню, как в связи с этим мы долго дискутировали о том, прыгает ли он с трубкой во рту или без трубки.

Что касается меня, то я всегда задавал себе вопрос, откуда у этого нескладного и неуклюжего человека появилась любовь к спорту. Это никак не вязалось с тем Митренгой, каким я его представлял в своем воображении. Все раздражало меня и, во всяком случае, не способствовало чувству симпатии к нему. Совсем наоборот… Так обычно бывает, что мы испытываем дополнительную антипатию к человеку, если окажется, что наше представление о нем не отвечает хотя бы в какой-то степени действительности.

Поэтому, когда здесь, на погранзаставе, я впервые своими глазами увидел его на лыжах, меня так и подмывало понаблюдать за ним. Несмотря на разговоры, я все-таки не очень-то верил в его спортивные способности и надеялся, что стану свидетелем если не жалких, то, по крайней мере, забавных сцен. Вам может показаться смешным, но я хотел убедиться и в том, действительно ли он ходит на лыжах с трубкой во рту.

Впрочем, тогда мне удалось внести ясность только в последний вопрос. Митренга встал на лыжи, воткнул палки в снег, вынул трубку, набил ее табаком и закурил. Затем, выхватив палки и оставляя после себя мощные клубы дыма, он двинулся размашистым шагом по направлению к ближайшей возвышенности. Достигнув вершины, он сильно оттолкнулся и скрылся за гребнем. Когда я поднялся на вершину, след его уже простыл.

Аналогичная картина повторялась и на других погранзаставах. Митренга не терял времени попусту и использовал любую возможность, чтобы побегать на лыжах.

Наша командировка приближалась к концу. В середине января мы приехали на погранзаставу К. в Западных Татрах. Нас встретили как непрошеных гостей: на заставе была объявлена тревога. В этот день в семь часов утра один из патрулей обнаружил в Красных Верхах одинокого лыжника в белом маскхалате. Этот лыжник в ответ на требование остановиться неожиданно развернулся и скрылся в северном направлении. Пограничники бросились вдогонку, однако из-за начавшейся метели, засыпавшей следы, преследование пришлось прекратить. Никто не сомневался, что это был нарушитель границы. Ввиду плохой погоды туристские вылазки были временно отменены, а индивидуальных пропусков никому не выдавали.

Начальник погранзаставы Космач целый день высылал на перевал патруль за патрулем. Все понимали, что Белый лыжник повторит попытку перейти границу. Пограничники возвращались еле живыми. Час отдыха, чашка горячего кофе — и они опять отправлялись в путь.

Когда мы с Митренгой приехали на заставу, было уже около шести часов вечера, и люди были совершенно измотаны. Космач, узнав, кто мы, молча распахнул дверь в комнату и показал на лежащих вповалку пограничников.

На грязных постелях, в ужасной духоте и вони от развешанной где попало одежды спали полураздетые люди.

Начальник заставы смерил нас взглядом.

— Гигиены у нас хоть отбавляй, — насмешливо заметил он. — Можете писать рапорт, товарищи. Может быть, после этого меня скорее переведут отсюда.

Впервые я воочию столкнулся с жестокой действительностью военной службы.

Поэтому Митренга раздражал меня еще больше. Он шатался по заставе с безразличным выражением лица и дымил своей трубкой. Единственный вопрос, который он задал, прозвучал несколько цинично. Он спросил, хорош ли сейчас снег и где здесь наиболее удобные спуски. Для меня было ясно, что он планирует назавтра очередную лыжную прогулку.