Аида Гюмреци - Алые маки на серых скалах

И Ася «действовала». Она научилась неплохо править заметки красноармейцев. А когда в июле пала Бакинская коммуна и темные силы временно одержали в Баку верх, Лазьян заставил ее писать заметки — все, что она знала, — о судьбе бакинских комиссаров, которая волновала всех.

Весть о расстреле бакинских комиссаров Астрахань отметила траурными лентами на красных флагах. Всюду проходили митинги протеста. Рабочие требовали применения решительных мер против интервентов и контрреволюции.

В Астрахань ежедневно прибывали беженцы из Баку, и последние известия оттуда иной раз бывали свежее и правдивее, чем сообщал телеграф, контролируемый мусаватистами.

Именно в эти дни Ася встретила своих друзей из Баку: Кери Карапетяна, коммуниста с уже солидным стажем, Сашу Брейтмана — председателя ЦК Интернационального союза рабочей молодежи, Лизу Барскую.

Друзья провели вечер в молодежном клубе и до поздней ночи вспоминали Баку.

— Эх, где теперь братья Шаумяны? — горестно вздохнул Саша Брейтман.

Как впоследствии выяснилось, братья Шаумяны вместе с Анастасом Микояном и несколькими большевиками были переведены из Баиловской в Красноводскую тюрьму в ночь на 20 сентября, когда в песчаных степях Закаспия разыгралась зверская расправа с 26 бакинскими комиссарами.

Нет, не верилось Асе, что ушел из жизни Степан Шаумян, человек с добрыми светлыми глазами и мягкой улыбкой, спокойствием и выдержкой которого все так восхищались.

Рассказывали, что ни жалобы, ни стона не вырвалось из груди Сурена и Левы, когда везли их из Красноводской тюрьмы именно по тем местам, где расстреляли комиссаров: братья были готовы разделить участь отца.

В Ашхабадской и Кызыл-арватской тюрьмах, где они, как и их старшие товарищи-большевики, с мужественным терпением переносили все тяготы и лишения, Анастас Микоян пытался ходатайствовать об улучшении условий для Сурена и освобождении четырнадцатилетнего Левона. Тщетно! Но если бы даже тюремное начальство сжалилось, Левон не воспользовался бы своим малолетством, не оставил бы товарищей. Он, как и отец, постоянно старался быть полезным товарищам по камере. И это в то время, когда у него страшно болела раненая нога! Только когда началась гангрена, Левон слег. В тюремной больнице у изголовья его кровати неизменно стоял английский солдат с винтовкой.

Ася не могла без слез слышать о дорогих ее сердцу людях и безмерно терзалась. Мучили ее тревоги и о Цолаке, о котором она, уже не таясь ни от кого, то и дело наводила справки. Однажды даже отправила письма: одно — по адресу его родителей, другое — Амалии. Но, увы, ответа не получила. Оставалось покориться судьбе и ждать….

Приехавшие из Баку товарищи собирались в Москву, учиться. Уговаривали Асю поехать. Но она колебалась. Она ведь собиралась через месяц вернуться в Баку. Все решил разговор с бывшей ее учительницей. Колесникова успела выехать с детьми из Баку до падения коммуны. А муж ее — Зевин, бакинский комиссар, — был в числе расстрелянных. Но держалась Колесникова мужественно.

— В Баку активистам сейчас опасно появляться, — сказала Колесникова Асе. — Никакой пользы от тебя подпольные товарищи не получат! А вот под арест угодить можешь… Поезжай в Москву.

Вопреки ожиданию мать отпустила Асю без слез: считала, что пусть лучше дочь едет в Советскую Россию, чем в Баку. А голодно везде: что в Астрахани, что в Москве!

— Может, в университет поступишь? Только будь умницей! — сказал на прощанье отец. — А худо будет, дорога сюда не заказана. Вернешься!

Чем дальше продвигались в глубь России, тем становилось холоднее и холоднее… Поезд подолгу останавливался на полустанках, пропуская воинские эшелоны, запасаясь топливом и водой. В пути не раз пассажирам приходилось заготавливать дрова в ближайшем лесу.

Ребята работали с энтузиазмом. А шутки, песни, бесконечные споры, воспоминания о школе помогали коротать длинную дорогу. Никто не тревожился о будущем, о том, где остановиться, как устроиться… Ребята жадно вглядывались в проносившиеся мимо просторы России, раскрашенные осенними мягкими тонами.

Однако Ася часто, как говорили друзья, «выключалась»: она думала о том, что оставила позади. Как-то, заметив ее состояние, Саша Брейтман тихо сказал:

— Была бы голова, Асенька, а уж сложить ее и в России есть где. Гражданская война ведь идет. Придет день — двинемся с Красной Армией в Баку.

Москва встретила бакинцев осенней слякотью, пронизывающей до костей сыростью. Сэкономив на извозчике, где пешком, где на трамвае ребята добрались до Гнездниковского переулка. Керы точно знал, что там общежитие для студентов: в первый свой приезд он именно тут останавливался.

В просторных нетопленых комнатах высокого каменного дома было холодно. Зато весело!

Через неделю после приезда Асе сказали в райкоме:

— Будешь работать в бюро военных комиссаров. Справишься?

— Справлюсь! — с готовностью выпалила она, плохо представляя, что же ей предстоит делать, зато слово «комиссары» звучало обнадеживающе…

В тот же день Ася отправилась разыскивать агитпоезд с броским названием «Октябрьская революция». Работать ей предстояло в книжном вагоне. Это и разочаровало и успокоило. Дело было знакомое: распространять книги, брошюры, листовки, читать вслух особо интересные статьи, выступать на митингах.

Прошло несколько дней, и Керы Карапетян сказал Асе, что с ней хочет познакомиться большевичка Варя Каспарова.

— А кто это?

— Каспарова? Она заведует агитотделом Всероссийского общества военных комиссаров. А вообще еще в революцию пятого года в Петербурге в манифестации участвовала, на баррикадах Октября сражалась… Ее муж, Владислав Каспаров, — ученик и близкий друг Ленина и Крупской еще с эмиграции в Швейцарии.

Варя Каспарова оказалась женщиной лет сорока. Внешне суровая, небольшого роста, полноватая. Взгляд у нее был внимательный, изучающий.

— В текущем моменте разбираешься? — оглядев Асю с головы до ног, строго спросила она в первую же встречу. Ася утвердительно кивнула.

— Очень хорошо! Нам до зарезу нужны кадры! Только сначала пройдешь шестинедельные курсы. Согласна?

— Согласна! — решительно отчеканила Ася. Что и говорить, разговор состоялся немногословный…

Шесть недель учебы прошли так быстро, что Ася оглянуться не успела, как закончила курсы, получила красноармейскую форму и, почувствовав себя настоящим военным человеком, поверила, что теперь-то уж наверняка попадет на фронт. Когда же узнала, что ее оставляют работать в отделе инструктором, не смогла скрыть огорчения. Варя Каспарова тотчас это заметила.