Аида Гюмреци - Алые маки на серых скалах

Оставив подруг в темной подворотне, Ася потихоньку поднялась на второй этаж к Габриелянам. Дома ли Арусяк? Быть может, тоже где-то скрывается? Год назад Арусяк уходила по вечерам в рабочий клуб и порой всю ночь оставалась там по заданиям подполья.

Счастье и здесь улыбнулось Асе: на тихий скребок по стеклу Арусяк моментально открыла дверь. В темноте, сразу не узнав Асю, она приняла ее за свою сестру Марусю.

— Ну, заходи же! Сколько раз говорила тебе, чтобы оставалась там, где ночь застанет. Убьют же! — выговорив это, Арусяк прошлепала босыми ногами к своей постели, оставив дверь открытой. Затем, увидев, что никто не заходит, бросилась снова к двери и попала в объятия подруги.

— Ася! Откуда? Ты ведь, я слышала, в Советской России живешь? Вот прелесть, что ты здесь… И Ами обрадуется!

Ася предупреждающе подняла руку и тихо зашептала в самое ухо девушки, что она не одна, что во дворе в тревожном ожидании ждут ее две русские подруги из Москвы.

Арусяк поняла подругу с полуслова.

Габриелянам совсем не просто было приютить трех человек в своей малюсенькой квартирке в такое тяжелое время. Но Арусяк бодро сказала:

— В тесноте, друзья, да не в обиде!

Услышав шум, проснулась бабушка. Это была согнутая ревматизмом женщина. Когда она ходила, руки ее почти касались земли. Всю жизнь бабушка пекла лаваш у горячего тондыра, сгибаясь в три погибели, чтобы прилепить тонко раскатанное тесто к стенкам глубокой, обмазанной глиной ямы.

— С одного бока невыносимая жара бьет в лицо из тондыра, а с другого — сквозняк в спину из открытой двери… Вот и скрючилась, — за чаем, поймав на себе сочувствующие взгляды девушек, объяснила старушка.

— А что это значит — тондыр? — полюбопытствовала Аня Новикова.

И начала бабушка объяснять, как устроена печь-тондыр у армян. Что топится она по-черному… Но что лаваш ни в какой другой печи не испечешь… Она плохо говорила по-русски, но понятно.

— И всю жизнь в чужой дом была ацтух, понимаешь? Наверное, сотни пуд хлеба спекла, понимаешь?

— Господи, чего же не понимать! По вас видно, что сложа руки не сидели! — с сочувствием воскликнула Аня Новикова.

— Зят мой, их отес, тоже был пекарем. Начал с мальчика на побегушках, а потом сам мастер. Мечтала разбогатеть, дом построить, а его перерезало поездом на железке. Их была целая орава, кормить надо. А мат — малограмотный, тихий. Стал ацтухом я, а около хлеб, пусть и чужой, одним запахом сыт будешь. Вот и вырастил их.

Она показала на Арусяк и ее сестру Марусю, которая только что пришла домой. Невысокие, но крепкого сложения внучки смущенно заулыбались. Видно было, что они очень любили свою словоохотливую бабулю и потому не хотели обидеть ее и перевести разговор на другую тему.

Старая женщина рассказала, как она бросилась в ноги односельчанину, и тот помог самую старшую, Марусю, устроить в азбучный класс женской гимназии на государственный счет. Училась девочка усердно и была почти круглой отличницей. Когда ей исполнилось двенадцать лет, родственники начали настаивать, чтобы ее выдали замуж.

— Какая учеба при вашей бедности? Сбудь ее с рук, легче будет остальных детей вырастить, — уговаривали они ее мать. Та колебалась, а бабушка проявила твердость и поддержала внучку, у которой были на этот счет свои планы.

Мария стала заниматься репетиторством — учила купеческих детей русскому языку, помогала матери. Бабушка, видно, гордилась старшей внучкой, и не только сама говорила о ней, но и ее заставила рассказать о себе. Оказалось, что Маруся успела за эти годы много поездить и увидеть.

В четырнадцать лет она преподавала арифметику и русский язык в воскресной школе, организованной армянским обществом народного просвещения для рабочих. Во время войны ходила в лазарет, читала раненым газеты, письма от родных, писала за них домой.

Окончив гимназию, Мария уехала в Петроград и поступила на женские политехнические курсы. Одновременно девушка подрабатывала деньги на жизнь, вечерами бегала на митинги, организуемые большевиками, а в семнадцатом участвовала в первой женской демонстрации под лозунгом «Равенство женщин».

В Петрограде Мария дважды слушала Ленина: один раз в зале бывшего Морского кадетского корпуса на Васильевском острове, другой — на территории крупного завода «Арсенал», на Забалканском проспекте.

Вскоре по вербовке Мария уехала в районы, освобожденные русскими войсками от турок. Разъезжая верхом на лошади по эрзерумским дорогам, с болью видела опустошенную, выжженную землю древней Армении.

— Скажу честно, только в Эрзеруме я впервые поняла, что люди всех наций по рождению равны, будь то армянин, турок, русский. До этого у меня, как и у всех армян, было особое отношение к туркам. Ведь эти изверги истребили половину нашего народа! Но вот пожила немного среди пленных турок, и у меня произошла переоценка ценностей. Какой это жалкий, забитый народ — и представить не можете… Голодные, оборванные, совершенно неграмотные, чем были они виноваты, что беки насильственно заставляли их убивать, а за каждую убитую христианскую душу религия обещала вечное блаженство в раю? Часто мне даже приходилось подкармливать кое-кого из пленных турок. «Нашла кого жалеть! Это не их верх, вот они и присмирели», — как-то раз сказал мне один из русских солдат, Борис Сергеевич.

— И верно он сказал! В Эрзеруме турки ели твой паек, потом пришли в Баку и вырезали армян. В Арменкенде, гляди, все дома пустые стоят, — коверкая слова, с сердцем сказала бабушка. — Что ты на это ответишь?

— Нужен единый бог, интернационал, вот и наступит мир на земле, бабуля.

— Маруся права, бабушка. Победит наш бог — интернационал, все станет на свое место. Тех голодных, раздетых пленных, кого жалела Маруся, хозяева одели, накормили, дали в руки оружие и заставили служить себе, — вмешалась в разговор Аня Новикова. — Настанет иное время, чуточку погодите!

— Долго мы терпим, ох, долго… Доживу ли? — страстно воскликнула бабушка и подняла свои скрюченные руки к плечам. Выше воздеть их она не могла.

Разговор продолжался и после ухода старушки в другую комнату: девушкам было что вспомнить. Арусяк рассказала о последних днях Бакинской коммуны… Аня Литвейко говорила о Москве… Только в пять утра девушки прикорнули кто где.

Что представлял собой в период приезда Особого отряда Баку — город ветров, «черного золота» и вечных огней? Обстановка здесь была очень сложная.

Простой народ тяжело переживал трагическое падение Советской власти — Бакинской коммуны. Теперь уже всем стало известно, что 20 сентября 1918 года в пустынной степи Закаспия, далеко от людских глаз, без суда и следствия были расстреляны 26 бакинских комиссаров.