Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— «Пять» с плюсом? — удивился я.

— Именно. Ротмистр дурак, он туп и, как все глупые люди, самонадеян. Вы просто помогли мне, господин Базилевский. Ваше здоровье, — он приподнял рюмку.

— И ваше, — сказал, я, не очень радуясь его словам. Благорасположение контрразведки всегда пахнет кровью.

— Я не задерживаю вас. Ваша дама и обязанности джентльмена и переводчика ждут вас, — с самой любезной улыбкой отпустил меня он.

— Маркиз Октавиани, майор гвардейской пехоты его величества, — отрекомендовался итальянец, когда я возвратился на свое место.

— Базилевский, русский дворянин и литератор, — в свою очередь представился я.

Итальянец покивал головой и сейчас же занялся разговором на плохом французском языке с моей соседкой.

Раза два мне приходилось подниматься и переводить англичанам слова генерала.

— Передайте, пожалуйста, Евгений Александрович, господам парламентариям, что военное положение наше безупречно, что мы не повторим ошибок генерала Деникина: мы, в противовес ему, армия народа и видим будущее России не в порках и расстрелах, а в свободном волеизъявлении всех народностей, входящих в нашу страну.

Я добросовестно переводил, а англичане согласно кивали головами, что-то занося в свои блокноты.

— Спросите, пожалуйста, сэр, генерала: будут национализированы фабрики, банки и железные дороги, когда барон Врангель войдет в Москву? — спросила журналистка из «Таймса».

— Это еще что за новости? — повел плечами Шатилов, но тут же, спохватившись, добавил: — Разумеется, после победы над большевиками все будет.

Тут я вспомнил чеховского грека Дымбу, который на все вопросы отвечал: «В Греции все есть… В Греции все будет».

Наконец кофе был допит, коньяк и ликеры испробованы, все застольные речи произнесены, и гости стали расходиться.

— Итак, завтра мы ждем, сэр, — глядя на меня осовелыми глазами, сказал Джонс.

Я попрощался со всеми и, лишь когда делегаты просвещенного Запада спустились по лестнице вниз, подошел к Анне Александровне.

— Ух! Я устала от этого сладчайшего маркиза. Вы проводите нас или отправитесь к себе?

— Если можно, почту счастьем…

Она перебила меня:

— Какой штиль, какой высокий, поистине дореволюционный штиль! Так говаривали наши бабушки в девятнадцатом веке.

Кстати, почему вы сказали, будто мы старые знакомые, чуть ли еще не с Москвы? — вдруг спросила она.

— Так мне было надо, это удобнее, тем более что и вы не возразили.

— Удобнее? Для кого?

— Для нас.

— Евгений Александрович, вы не служили актером в Петрограде? — задала неожиданный вопрос Анна Александровна.

— Не-ет… А почему вы спросили меня об этом?

— Видите ли, уж очень мастерски и тонко провели вы сегодня роль светского человека и вивера [3] Прожигатель жизни (франц.). на этом забавном банкете. Вы на две головы были выше всех этих придуманных контрразведкой греческих Попандопуло, опереточных еврейских раввинов и жалких сенаторов из Петербурга.

— А это потому, что за неуспех инсценировки один только я отвечаю своей головой, уважаемая Анна Александровна. Головой, за которой охотятся и контрразведка и сыскное управление полиции, и еще ряд других подобных же организаций.

— Вот как! Чем же вы прогневили этих могущественных людей?

— Тем, что не похож на них, тем, что свободен от моральных, духовные и социальных уз, которыми опутали человека эти люди.

— О-о! Почти анархизм! — уже с любопытством протянула Анна Александровна. — К нам идут… Тема эта интересна, и мы еще вернемся к ней позже.

Шатилов и двое морских офицеров были уже возле.

— Анна, автомобиль ждет, — сказал генерал.

— Я готова.

Раскланявшись со мной, они, сопровождаемые военными, пошли к выходу.

Переждав несколько минут, я тоже сошел в вестибюль, гости шумно расходились.

Я медленно пошел к себе, ожидая ежесекундно любой каверзы из-за угла. После столь необычного возвышения глупо было бы стать объектом мести посрамленного ротмистра или дальновидного Татищева.

Я перешел в тень деревьев и долго-долго кружил по Севастополю, пока не убедился, что никто не идет за мной. В начале четвертого часа ночи я пришел домой.

***

Утром, когда я, приняв ванну, одевался, разглядывая себя в зеркало, моя квартирная хозяйка, вдова капитана первого ранга, вошла ко мне.

— Доброго утра, Евгений Александрович.

Вдова капитана когда-то училась в Екатерининском институте для благородных девиц в Москве, поэтому навсегда сохранила жеманность, французский прононс и светские манеры.

— К вам уже трижды приходил какой-то человек… По-моему, не комильфо, но и не из простонародья.

Я предпочел бы, чтоб ко мне трижды наведался монтер или водопроводчик.

— Он и сейчас на площадке за дверью.

— Пусть войдет.

Чего мне было опасаться? До полудня я был персоной, которую ожидал прием у Шатилова, дальше я был назначен официальным спутником иностранцев. Что же «потом» — это уже будет результатом личных моих качеств и таланта.

— С добрым утречком, уважаемый Евгений Александрович, — услышал я из полуоткрывшихся дверей голос Литовцева.

Хозяйка величественно глянула и, отвечая наклоном головы на почтительное приветствие сыщика, произнесла:

— Кофе будет в гостиной, — и так же величественно вышла из комнаты.

— …Я помню чудное мгновенье — передо мной явился ты, как мимолетное виденье, как гений сыска и…

— Куда там гений! — махнув рукой, сокрушенно сказал Литовцев. — Мне, дураку, в слесари или в архив идти надо.

— Зачем припожаловал, Шерлок Холмс, хотя из тебя и Путилова не вышло?

— К вам, душечка, Евгениий Александрович, к вам, золотой мой, благодетель, — просительно улыбаясь, заговорил Литовцев.

«Опять какая-то каверза», — подумал я, вспоминая, как только вчера этот самый человек, злорадствуя и паясничая, издевался надо мной в сыскном отделении.

— Евгений Александрович, будьте отцом родным, не губите старого человека, — собирая на лице морщины, плаксиво начал он. — Поистине ослом и тупицей я был, когда захотел единоборствовать с вами.

«Новый трюк. Готовит какой-то подвох», — решил я, наблюдая в зеркало за кающимся Литовцевым.

— Говори короче, нет времени… Я приглашен в ставку, — продолжая возиться с запонками, перебил я.

— Знаю, знаю, дорогой, наслышан, драгоценнейший…

— Ты еще скажи «бриллиантовый» — и совсем станешь как цыганка на бульваре.

— И скажу… все скажу, только снизойдите к моей просьбе. Ведь я что, я маленький человек, мелкая сошка, тьфу — и нету Литовцева… Меня погубить — все одно что комара или муху. Евгений Александрович, ну прошу вас, ну на коленях умолять буду…

— Говори, кислая шерсть, о чем просишь, да покороче, — поворачиваясь к нему, приказал я.