Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— Мы сейчас едем на место происшествия. Генерал фон Отт и пять офицеров убиты… а также и полковник Крессенштейн.

Он горестно вздохнул, сняв фуражку, перекрестился и, отведя еще дальше в сторону адъютанта, распорядился:

— Ты, голубчик, останься здесь. К моему приезду выясни, где расположился лакей… тот самый… покойника Крессенштейна… Узнай адрес.

— Так точно. Будет сделано, Митрофаи Петрович.

— Вот теперь мы и узнаем, кто из нас «свиней», — сказал градоначальник, потирая руки.

К перрону подходил экстренный поезд с бронированной арт-площадкой и несколькими классными вагонами. На паровозе стоял пулемет, виднелись чубатые головы казаков. Через пять минут поезд был за Ростовом.

Без несен и музыки, топая сапогами, возвращались в казармы юнкерские роты и немецкий отряд.

По городу побежала, вырастая, как снежный ком, весть о крушении немецкого эшелона.

Раевская по-прежнему выступала в театре, пела на концертах и благотворительных вечерах, но весь город знал о том, что певица была любовницей Икаева. На Спасской улице, где проживала Раевская, все чаще стали показываться люди из торгового и финансового мира Ростова. Рыбопромышленники, спекулянты, мукомолы, хозяева пристаней и ссыпок, степные помещики и коннозаводчики, неопределенные «личности с золотыми цепочками, в перстнях, отставные генералы, безработные вельможи, сбежавшие сюда из Петрограда и Москвы, и еще многие другие принялись посещать квартиру актрисы — «салон», как кто-то полуиронически назвал ее. Но это не был салон. Это была деловая контора акционерного общества «Раевская, Икаев и К°», в которой продавалось все, что можно было продать и купить в пределах градоначальства. Пропуска, разрешения на ввоз и вывоз, визы на выезд и въезд, перемещения по службе, повышения, решения военно-полевого суда, получение вагонов и военной охраны, освобождение от мобилизации, открытие новых магазинов и ресторанов, разрешения на балы — словом, все!

***

— Казбулат Мисостович, у меня к вам есть просьбишка, — беря за газырь Икаева, сказал Греков.

— К вашим услугам, Митрофан Петрович. Все, что прикажете.

— Дело… э-э-э… — отводя глаза в сторону, замялся Греков, — в следующем. Проучить надо одного хама, осмелившегося не далее как позавчера оскорбить меня гнусными… самыми поносными словами. Будь это офицер или, скажем, дворянин, дело проще простого: вызвать на дуэль — и бац ему пулю в харю. А тут другое…

— Большевик? — спросил Икаев.

— Что вы? Разве ж я в таких случаях затруднялся бы! Не-ет, тут случай посложнее… — и градоначальник рассказал о стычке с немецким лакеем полковника Кресс фон Крессенштейна. — Так вот, голубчик, прямо теряюсь я, как быть. Оставить так — не могу, а что другое, понимаете… нельзя. Шум выйдет, все-таки германский подданный.

Икаев перебил его:

— Сегодня же ликвидирую его.

— К-каким образом? — тревожно спросил Греков. — Прошу помнить, что атаману может не понравиться это дело.

— Пе! — пренебрежительно свистнул Икаев. — Вы как-то упрекнули меня в чрезмерной любви к кинжалу, а ведь напрасно. Есть дела, которые сами лезут на кинжал. Словом, будьте покойны. Где ваш немец? Его адрес?

Греков вытащил из кармана бумажку и поспешно передал ее Икаеву.

— Их там двое. Денщик и лакей.

Икаев в ответ весело взглянул на Грекова и улыбнулся такой откровенной улыбкой, что полковнику стало страшно.

***

Через день газеты сообщили перепуганным обывателям Ростова о «зверском убийстве двух германских подданных», совершенном подпольным комитетом большевиков на квартире трагически погибшего полковника фон Крессенштейна. «Две неповинные жертвы террористического акта озверелых большевиков, — писала одна из газет, — найдены плавающими в крови, с изрубленными головами и обезображенными лицами. На дверях кабинета покойного полковника убийцами была оставлена записка следующего содержания: «Смерть тиранам, смерть германским империалистам! Так будет поступлено с каждым, кто осмелится помогать донскому казачеству в его борьбе с Совдепами и рабочим классом. Трепещите, буржуи! Да здравствует мировая советская власть!» Трагизм убийства этих несчастных, ни в чем не повинных людей усугубляется еще и тем, что оба должны были через день возвращаться в Германию (один из них — личный лакей полковника Ганс Кемпе, вольнонаемный человек, не военный, другой — денщик) — должны были сопровождать гроб с телом покойного. Все имущество покойного разграблено, квартира перерыта, ценные вещи исчезли».

В другой газете, передававшей ту же сенсацию, статья горько и патетически заканчивалась вопросом: «Видя совершенное возле нас злодеяние, позволительно будет спросить нашу городскую власть — доколе будут продолжаться наглые издевательства и террор большевистских убийц над честными людьми? Мы просим, мы взываем, мы, наконец, требуем от имени всей общественности самыми жестокими мерами отсечь голову подпольной гидре большевизма, угрожающей порядку…»

Издатель газеты, обеспокоенный резкой концовкой, позвонил Грекову, прося принять его, чтобы объяснить причины, заставившие редакцию напечатать статью. Он был приятно удивлен, услышав от градоначальника поразившие его слова:

— Правильно сделали! Золотые слова написали. Даже мало, еще резче следовало бы. Спасибо вам, родной, а газетчику, написавшему правдивую статью, скажите, что пусть в любое время явится ко мне, я его обниму и пожму его честную руку. Кстати, можете сообщить в газете, что розыски убийц уже увенчались успехом.

Вечером этого же дня войсковым старшиною Икаевым в завокзальном поселке было арестовано пять мужчин и одна женщина по обвинению в большевизме и убийстве немецких солдат. Через день было задержано еще трое рабочих, на квартирах у которых якобы была найдена часть вещей полковника фон Крессенштейна.

— Вы гений! Вы Наполеон! Позвольте вас обнять и поцеловать, — сказал Греков, когда Икаев доложил ему, что все обвиняемые «сознались» в предъявленном им обвинении. — Негодяев расстрелять, а копию следственного дела с приговором и актом исполнения отослать германской военной миссии, лично майору фон Бенкенгаузену… — сказал Греков и, отходя шага на два назад, восхищенно оглядел спокойно курившего Икаева и снова сказал: — Наполеон!

***

— Господин полковник, звонят из атаманской канцелярии действительный статский советник барон Гревс, — доложил адъютант.

— Что ему надо? — буркнул Греков.

В душе он недолюбливал барона, занимавшего место начальника походной канцелярии атамана. Как всех штафирок и штрюцких, Греков и барона, видного петербургского чиновника, сбежавшего от большевиков на Дон, считал неполноценным человеком. Однако, зная о связи Гревса с немцами, его вес при Краснове и намечавшееся назначение на пост уполномоченного по иностранным делам, Греков делал умильное лицо при встречах с Гревсом.