Хаджи-Мурат Мугуев - Господин из Стамбула. Градоначальник

— Градоначальник Греков слушает, — беря трубку, важно сказал он, но сейчас же заулыбался и заговорил ласково-простецким голосом: — Это вы сами, барон? Господи, а мне сказали — из канцелярии… Чему обязан приятным разговором?.. Как, как? Избили вашего помощника? Ай-яй-яй… И крепко? — поинтересовался Греков, но, спохватившись, спросил: — Кто же эти мерзавцы?.. Мои? — Голос его понизился. — А-а, нет, нет, дорогой барон, это, наверно, головорезы Икаева, я и сам просто не знаю, что мне с ними делать… Минуточку, прошу одну только минутку, — оглянувшись по сторонам и прикрывая трубку ладонью, тихо пробормотал он. — Я сейчас самолично приеду к вам… Нет, нет… что вы, какое там беспокойство, разве можно… оставить такое дело! Через двадцать минут буду у вас. У меня дело к его превосходительству, так что все равно надо быть во дворце… До приятного свидания!

Повесив трубку, он помолчал, пожевал ус, потом так рявкнул через плотно закрытые двери, что дремавший у входа часовой чуть не выронил из рук обнаженную шашку, а адъютант, переглядывавшийся с одной из посетительниц, вскочил с места и бросился в кабинет.

— Донесения из полиции разбирали? — свирепо спросил Греков.

— Так точно. Все в порядке. Четыре кражи, два ограбления, одно убийство, пожар, но вовремя затушили… — начал было докладывать адъютант.

— К черту пожар, какое там убийство, когда из атаманской канцелярии жалобы на нас сыплются… Помощнику барона Игнатию Петровичу Татищеву где-то морду набили, а вы говорите — «в порядке», — передразнил обозленно Греков.

— Не могу знать… Сейчас прикажу выяснить, — засуетился сотник.

— Через час вернусь. Чтобы на столе было подробное донесение! — подтягивая штаны и вглядываясь в зеркало, приказал градоначальник.

Закинув назад голову, чуть кося глазами на вскочивших с места при его появлении посетителей, он молодцевато прошел через приемную и грузно уселся в затрещавшую под ним пролетку.

— В главное управление! — приказал он.

***

Барон Гревс, высокий, поджарый, типичный петербургский чиновник, успешно делавший при царе дипломатическую карьеру и неожиданно выброшенный революцией на Дон, был желчным и придирчивым человеком. Он сочинял необычайно хитроумную и сложную бумагу, которую по приказу Краснова, должен был послать генералам Эрдели и Деникину на Кубань. Оба эти генерала были не прочь объединиться с донцами против большевиков, но идти в подчинение Краснову не желали. Атаман, не терпевший конкурентов, не хотел ни ссориться, ни мириться с «добровольцами». Барон составлял как раз эту самую бумагу, когда ему доложили о приезде Грекова.

Пряча свое недовольство в кислой улыбке, Гревс почтительно встал, делая движение навстречу градоначальнику. Когда они уселись друг против друга, Греков осторожно спросил:

— И сильно изувечили уважаемого Игнатия Петровича?

— Дали две пощечины и вытолкали под зад из кабинета, — меланхолично ответил барон.

— «Под зад»… — повторил Греков. — «Киселя» дали… И кто? Архаровцы Икаева? — снова полюбопытствовал он.

— Нет. Офицеры вашего гарнизона. Какие-то безусые прапорщики и поручики. Да еще облили соусом весь костюм, — с педантичной точностью рассказывал Гревс.

— Распустились, сукины сыны!.. О-фи-це-е-ры!! Шантрапа сущая… Воевать не хотят, с фронта бегут, а по кабакам скандальничают… Весь вред от них произошел, любезный барон.

— От кого? — не понял Гревс.

— От прапорщиков… Ведь это они, проклятые, революцию устроили, погубили Россию… всякие там Керенские да Дзевалтовские…

— Керенский не прапорщик… адвокат, — поправил его Гревс.

— Один черт… Знаете старую поговорку: курица не птица, баба не человек, а прапорщик не офицер. Вот так оно и случилось. Адвокатишки из прапорщиков и продали Россию…

— Однако бог с ними, уважаемый Митрофан Петрович. А вот как же быть с печальным инцидентом? — осторожно возвратился к теме Гревс.

— Выясню, сегодня же все выясню, накажу негодяев, по этапу на фронт отправлю, а Игнатию Петровичу сам лично принесу извинения за подобное хамство… И где же это произошло? Неужели в присутственном месте?

Гревс глянул на Грекова и неопределенно кашлянул. Градоначальник сразу же заметил неуверенное движение собеседника и с безмятежно-невинным лицом елейным голоском продолжал:

— Где-нибудь в ресторане?

Барон взглянул в ясные, детски-спокойные глаза Грекова. «Старый фигляр, все уже, конечно, знает!» — подумал он и не спеша ответил:

— В публичном доме, где-то возле Садовой.

— В публичном? — взвизгнул Греков и по его лицу и тону Гревс понял, что полковник действительно ничего не знал. — Повеселился, значит… — не сдерживая улыбки, ухмыльнулся Греков. — А может, по делу зашел…

— Одним словом, скандал, — недовольно перебил Гревс. — По делу или так зашел — дело ведь не в этом. Вы же знаете, что человек он солидный, мой помощник… У него молодая жена… знакомые… Словом, вы сами отлично понимаете, Митрофан Петрович, что подобная история не украшает, а под-ры-вает доброе имя и положение. Может разойтись по городу… сплетни и прочее…

— Понимаю, все понимаю, дорогой барон. Меры будут приняты. Молчание, тайна и так далее… Будьте спокойны, и атаман даже не узнает.

— Я именно сам хотел просить вас об этом, — сказал Гревс. — Его превосходительство и без того занят сложными государственными делами…

— Понимаю, понимаю! — прощаясь с Гревсом, уверил его градоначальник.

***

В то время как эта беседа велась в канцелярии атаманского дворца в Ростове, в другой половине здания, там, где были расположены апартаменты атамана, происходила другая сцена.

К генеральше Красновой, старой «смолянке», когда-то с шифром окончившей Смольный институт, приехала с дружеским и вместе с тем деловым визитом ее старая подруга, вдова князя Оболенского Мария Илларионовна, всего десять дней назад прибывшая из Екатеринодара и благодаря старой дружбе с мадам Красновой назначенная директрисой донского казачьего женского института, носившего пышное наименование «Заведение святой Нины для благородных девиц».

Дамы пили кофе, заедая его чудесными сухариками и какой-то особенной «стамбульской» халвой. Поговорив о прошлой петербургской жизни, вспомнив Смольный, старых петербургских подруг, великосветские балы и выезды, посетовав на то, как ужасно переменилось все в жизни, дамы снова заговорили о различных пустяках, и наконец, уже прощаясь с атаманшей, княгиня, натягивая перчатки, сказала:

— Ma chere [13] Моя дорогая (франц.). , ведь я к тебе не только по влечению сердца, но и по делу.

— Рада, Мари, услужить. Говори, что нужно.

— Не мне, Софи, а институту… Дело в том, что мои девочки… Да, кстати, entre nous ma chere [14] Между нами, дорогая (франц.). . какие все-таки в большинстве они дикарки… ни понятия, ни такта, ни шарма… Я уж и не говорю о французском языке и манерах… А помнишь, в наше время…