Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Первобытный человек занимал еще большое место в Адамсе. Природа одарила его доброжелательным и справедливым характером; сердцем, исполненным милосердия и любви, — свойства эти были теперь оскорблены и восстали в нем. Они дали приказ первобытному человеку действовать, и первым результатом явилась смерть Меуса.

Адамс подошел к полке, где Меус хранил свои официальные письма и маузер, прикрепленный вместе с кобурой к поясу. Он застегнул на себе пояс, вынул маузер из кобуры и осмотрел его. Револьвер оказался заряженным, а в ящике от сигар нашелся запас патронов. Он положил три штуки в карман и вышел во двор.

На небе громоздились груды белых облаков, чередуясь там и сям с клочками водянистой синевы. Вся земля курилась, а от леса буквально валил пар. Можно было поручиться, что лес горит во многих местах, ибо спирали тумана тянулись кверху и развевались совершенно, как паровозный дым.

Он отправился к амбару, отодвинул засов и нашел то, что ему требовалось. Рядом с кипами каучука стояло несколько мотыг, он заметил их, когда брали припасы для экспедиции. Адамс взял две из них и, подойдя к пролому в стене, служившему воротами, крикнул солдатам, которые хлопотали над восстановлением своих хижин.

Они бегом бросились к нему. Он едва знал два десятка туземных слов, но приказал им выстроиться взмахом руки.

Тогда он обратился к ним в совершенно непечатных выражениях. Говорил он на нецензурном американском языке, к которому давно уже не прибегал. Обращаясь ко всей банде и к каждому в отдельности, он сказал им, что они собаки и собачьи дети, убийцы, непотребная падаль, койоты, коршуны и что он всех перевешал бы собственноручно (и верю, что он ухитрился бы это сделать), когда бы не то, что они безответные твари без сердца, ума и души и служат орудием негодяям, с которыми он, Адамс, еще поквитается.

А кроме того, если они его ослушаются хоть единым словом или движением, он заставит их потеть слезами и плакать кровью. Аминь.

Они поняли его. По крайней мере поняли главную суть его речи. Нашелся новый грозный хозяин, и когда Адамс умолк, ни один глаз не поднялся на него; одни смотрели на свои ноги, другие в землю, иные сюда, другие туда, но ни один не взглянул на большого, свирепого человека, обросшего трехнедельной бородой и стоявшего теперь перед ними и в буквальном смысле слова над ними.

После этого он выделил двоих из них и сделал им знак следовать за ним к гостинице. Здесь он ввел их в спальню и указал на тело Меуса, приказав знаками вынести его. Солдаты в изумлении воззрились на начальника поста, вращали глазами, но ни слова не сказали; один взял тело за голову, другой за ноги, и новый командир повел их на веранду и через двор к стене.

Остальные солдаты стояли в кучке у стены. Увидав двух людей и их ношу, они подняли гвалт, как стая сорок, но немедленно умолкли при приближении Адамса.

Последний указал на две мотыги, поставленные им у стены. Они поняли, чего от них хотят, так как последний начальник поста застрелился в присутствии участкового комиссара, и им пришлось рыть ему могилу.

— Здесь, — сказал Адамс, указывая на место на приличном расстоянии от стен.

Когда тело закопали, он с минуту постоял, глядя на холмик сырой земли, сглаженный заступами; потом повернулся, чтобы уйти, и солдаты отправились следом за ним.

Он заглянул в контору и увидел там винтовки и амуницию, убранные солдатами от дождя. Слабый человек запер бы контору и лишил бы солдат оружия, но Адамс не был слабым человеком. Он отвел своих подчиненных в контору, роздал им оружие, тщательно осматривая каждую винтовку, чтобы убедиться, что она вычищена и в исправности, выстроил их в линию, сказал им еще несколько крепких словечек, но в более мягком тоне, отпустил их мановением руки и возвратился в дом.

Жалкие существа проводили его восторжественным криком.

Вот это человек — не чета бледнолицему Меусу! — этот поведет их на такую невыразимую бойню, которая и не грезилась Меусу! Так они думали, поэтому и кричали так радостно, и, сложив оружие в конторе, с новым рвением принялись за постройку хижин.

Господа эти не были физиономистами.

Берселиус проснулся в полдень, но был так слаб, что едва мог двигать губами. К счастью, в форте имелись козы, и Адамс покормил его козьим молоком с ложечки, как маленького ребенка. Затем больной уснул, и снова пошел дождь, на этот раз не громоносным ливнем, а ровно и печально, отбивая дробь на цинковой крыше веранды, заполняя все помещение звуками плещущих струй, наводя невыразимое уныние. Вместе с дождем наступил такой мрак, что пришлось зажечь лампу.

Не было ни книг, ни каких-либо источников развлечений, нечего читать, кроме старых официальных писем и неоконченного отчета, который покойный оставил на столе перед тем, как отправился сдавать отчет другого рода. Адамс просмотрел его, изорвал в куски, потом погрузился в думу, покуривая трубку и прислушиваясь к дождю.

К вечеру однообразие оживилось прогремевшей грозой, после которой над лесом завыл ветер.

Адамс вышел на веранду послушать.

Можно было поручиться, что внизу в потемках ревет большое море. Слышались удары прибоя, его гул и всплеск, обратный бег валов, засасывающих скрипучие валуны, глубокий и звучный рокот бесконечных берегов. Воображение могло объяснить себе эти звуки какой угодно картиной, но всего труднее было постигнуть мыслью действительность, представить себе величественный лес, с кивающими волнами зелени, в сотни миль длины, уловить в его голосе рев тополей, крик пальмы, вздох высохших молочайников, громовую дробь широколиственных смоковниц, всю мощную его симфонию, с трубами ветра и интермедиями шумного ливня, и все это в беспросветной тьме, черной, как мрак бездны. То была еще новая фаза леса, не перестававшего последовательно объяснять ему бесконечность своих тайн, и чудес и ужасов с того самого момента, когда Адамс впервые вступил в него.

Началось для Адамса время испытания, способное надорвать нервы обыкновенного человека. День шел за днем и неделя за неделей, а силы Берселиуса прибывали так медленно, что его спутник начинал уже впадать в отчаяние, так как ему казалось, что пострадал главный источник жизни и что родник отныне будет сочиться лишь слабой струйкой, готовой совсем остановиться при первом препятствии.

Больной был слишком слаб, чтобы разговаривать, на вопросы он отвечал только «да» и «нет», и всегда ему бывало «лучше», когда спрашивали о его здоровье, но от себя он никогда не говорил ни слова.

Каждый день шел дождь, и шел он на сто различных ладов, начиная с громового душа, угрожающего проломить крышу, и кончая легким моросящим дождичком, сквозящим на солнце. Временами тучи разбивались, сливались белоснежными вершинами устрашающей высоты, и над дымящейся листвой вырисовывалась радуга, и стаи птиц, как бы спущенные рукой чародея, срывались с увлажненных деревьев. Адамс слышал их голоса, стоя у стены и глядя, как они кружат в воздухе, и сердце его рвалось к ним, ибо то были единственные живые существа, говорившие о любви и гармонии.