Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

В этот день, за час до заката, Адамс объявил, что намерен совершить маленькую самостоятельную экскурсию.

— Я отлучусь ненадолго, — сказал он, — всего лишь часов на пять.

— Куда вы идете? — спросил Берселиус.

— О, тут по соседству, в лес, — сказал Адамс.

Предупреждая дальнейшие расспросы, он вышел во двор и, махнув капралу следовать за ним, пошел вниз по склону, по направлению к Прудам Безмолвия. Достигнув лесной опушки, он протянул руку вперед и произнес:

— Матабайо.

Туземец понял его и пошел вперед, указывая путь, что было не трудно, так как сборщики каучука протоптали настоящую дорогу. Света также было вдоволь, ибо луна уже взошла, дожидаясь только захода солнца, чтобы загореться.

На полпути к цели внезапно упал густой сумрак, сгустившийся почти до темноты, затем столь же внезапно окружающий лес зазеленел в лучах луны.

Когда они достигли места назначения, Пруды Безмолвия и лес купались в тумане и лунном свете, представляя собой незабываемую картину.

Адамсу вспомнилась иллюстрация Доре к «Идиллиям Короля», когда Артур, продвигаясь вверх по тропе «в туманном лунном свете», наступает на скелет бывшего короля, с головы которого скатывается корона и сбегает струйкой света к туманному болоту, где воображению рисуется смерть, выжидающая здесь, чтобы сокрыть ее в складках своей одежды.

Здесь не было королевского скелета, а только лишь непогребенные кости жалких созданий. Дождь разметал их во все стороны, и Адамсу долго пришлось искать, прежде чем он нашел то, за чем пришел.

Вот он, наконец. Череп ребенка, светящийся белым камнем в траве. Он завернул его в листья, а суровый капрал стоял рядом, наблюдая за ним, и, вероятно, недоумевал, какой такой фетиш намерен сделать белый человек из этого черепа.

Тогда Адамс, с печальным свертком под мышкой, окинул взглядом прочие останки и поклялся, поклялся родившей его матерью и чувством чести в его груди, не знать ни минуты покоя, пока не предстанет глазам Европы череп Папити и деяния гнусного злодея, в течение долгих лет систематически убивавшего ради денег.

Утром они выступили в путь.

Конвой состоял из капрала, трех солдат и двух носильщиков.

Берселиус, достаточно окрепший для недолгой ходьбы, начал путь пешком, но не прошел и пяти миль, как начал уставать, и Адамс убедил его сесть в носилки.

Дорога была та же, по которой вел их Феликс, но идти стало гораздо труднее: там, где почва раньше была твердой, она стала мягкой, там, где была эластичной, теперь превратилась в трясину; вокруг сделалось мрачней, и лес наполнился журчанием: во всех ложбинах слышался плач и рокот вод; тонкие струйки воды превратились в ручьи — ручьи в потоки.

То же происходило и в слоновой стране; высохшее русло, в котором они нашли труп слона, превратилось в бушующую реку. Стада слонов и антилоп тучами блуждали по равнинам. Сто тысяч потоков мчались от Таганайки к Янджали, сливаясь в реки, бегущие в едином направлении — к Конго и морю.

На второй день пути случилось неприятное происшествие: один из носильщиков, отпущенный от носилок для отдыха и замешкавшийся позади, был укушен змеей.

Он умер, несмотря на все старания Адамса спасти его, и, предоставив леопардам распорядиться его погребением, они проследовали дальше.

Но солдаты, капрал в особенности, странно отнеслись к этому событию. Эти кровожадные злодеи, черствые и бесчувственные к смерти, почему-то казались приунывшими; когда остановились для привала, они столпились поодаль, лопотали некоторое время между собой, и наконец капрал подошел к Берселиусу и стал говорить, то и дело поглядывая на Адамса.

Берселиус выслушал его, сказал несколько слов, потом повернулся к Адамсу.

— Он говорит, что вы взяли с собой какую-то вещь, которая приносит несчастье, и что если вы ее не выбросите, то мы все умрем.

— Я знаю, что он подразумевает, — сказал Адамс. — Я принес с собой реликвию с Прудов Безмолвия. Я ее не выброшу. Можете ему это сказать.

Берселиус снова обратился к дикарю, который стоял в угрюмом ожидании; тот открыл рот для протеста, но Адамс схватил его за плечи, повернул и спровадил пинком обратно к его сотоварищам.

— Не следовало вам этого делать, — сказал Берселиус, — с этими людьми трудно справиться.

— Трудно? — повторил Адамс.

Он уставился на столпившихся солдат, хлопнул по маузеру, висевшему у него на поясе, и указал на палатку.

Люди перестали роптать, подошли, как битые собаки, на зов хозяина, взялись за палатку и установили ее.

Но Берселиус продолжал качать головой. Он знал этих людей, знал их вероломство и невыразимую бессердечность.

— Как далеко мы теперь от реки? — спросил Адамс, когда они вечером сидели у костра, для которого капрал, каким-то чудом дикого искусства, сумел раздобыть сухого топлива в измокших лесах.

— Два дня пути, — сказал Берселиус, — надеюсь, что мы достигнем ее.

— О, несомненно, — отозвался Адамс, — и знаете ли, почему? Мы достигнем цели именно благодаря тому талисману, который я несу с собой. Он дан мне свыше для того, чтобы я доставил его в Европу и показал людям, какие творятся здесь дела Сатаны.

Берселиус наклонил голову.

— Вы, пожалуй, правы, — проговорил он наконец медленно и задумчиво.

Адамс не добавил ни слова. Великая перемена в его спутнике словно воздвигла преграду между ним и тем отвращением, которое он испытал бы в том случае, если бы Берселиус остался самим собой.

Великий человек пал и лежал теперь, сраженный судьбой. Видение сцены безумия у Прудов Безмолвия навсегда поставило его в глазах Адамса на особую высоту. Его постигла великая кара, и кара эта еще тяготела над ним.

На следующий день они продолжали путь. Солдаты были веселыми, как будто забыли о своей претензии, но Берселиус был менее спокоен, чем когда-либо. Он знал этих людей и знал, что развеселить их могут только измена, злодейство или смерть. Однако он ничего не говорил, зная, что слова останутся тщетными.

Поутру они, проснувшись, увидели, что солдат и след простыл; вдобавок они прихватили с собой носильщика и столько припасов, сколько им удалось похитить, не потревожив белых.

— Я так и думал, — сказал Берселиус.

Адамс рвал и метал, но Берселиус оставался совершенно спокойным.

— Чего я больше всего боюсь, — это того, что они сбили нас с пути. Обратили вы внимание, держались ли мы колеи до самого конца дня?

— Нет, — сказал Адамс, — я за этим не следил, я просто шел за ними. Но ведь это ужасно. Если так, то мы погибли!

Дело в том, что каучуковый путь представляет собой настолько слабо очерченную колею, что европеец мог удержаться на ней, единственно только не сводя глаз с земли. Другое дело туземцы, у которых глаза в ногах: эти проходят здесь с грузом даже впотьмах.