Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Против госпожи Берселиус сидела дочь ее, Максина.

После первого взгляда на обеих женщин, Адамс видел только Максину.

У Максины были золотисто-каштановые волосы, причесанные а ля Клео де Мерод, серые глаза и губы цвета граната. В ней подтверждался афоризм Гете, будто высшая красота недостижима без некоторого изъяна в пропорциональности. «У нее рот чересчур велик», — говорили женщины и, ничего не понимая в философии искусства, нападали на дефект, составляющий главную прелесть Максины.

Берселиус едва успел представить Адамса жене и дочери, когда слуга в синей с золотом ливрее распахнул дверь и доложил, что dejeuner подан.

Адамс едва заметил комнату, в которую они вошли: в ней царил тот водянисто-зеленый тон, который вызывает у нас представление о ранней весне, крике кукушки и речном эхо над пенистой волной, где клонятся ивы.

Шпалеры на стенах гармонировали с общим настроением комнаты. Извлеченные из старого провансальского замка и почти такие же древние, как история Николетты, они изображали дам, играющих на флейтах пастушков, резвящихся ягнят, нарциссы, распускающиеся на весеннем ветерке, под серым небом, изрезанным голубыми полосами. Адамс едва видел и комнату, и шпалеры, и подаваемые ему кушанья; он был всецело поглощен двумя предметами — Максиной и капитаном Берселиусом.

Присутствие Берселиуса явно бросало на женщин тень стеснения и молчания. Видно было так же, что слуги боятся его, как огня; и хотя он болтал непринужденно и почти отеческим тоном, жена и дочь его напоминали детей, когда они сконфужены и стараются держать себя в узде. В особенности это было заметно по мадам Берселиус. Красивое, ленивое, заносчивое лицо ее становилось более чем смиренным, когда она обращала его к человеку, бывшему, очевидно, в буквальном смысле слова, ее господином и повелителем. Максина, хотя и подавленная его присутствием, выглядела несколько иначе; она казалась рассеянной и, видимо, совершенно не сознавала, какую представляет прекрасную картину на фоне старомодного изображения весны.

Временами ее глаза встречались с глазами американца. Они едва перемолвились словом за все время завтрака, но глаза их встречались так же часто, как если бы они разговаривали. Дело в том, что Адамс был для нее новым типом человека, и потому — интересным.

Как непохож был этот сын Анака, со спокойным мощным лицом, на завитых и надушенных денди с Chaussee d’Antin, на капитанов с маленькими усиками, на завсегдатаев балетного фойе, на высушенных папиросами мумий Большого клуба! Это было — как если бы человек, видевший в жизни одни только холмы, внезапно увидел высокую гору.

Так же и Максина была новым типом женщины для Адамса. Ни разу еще на его пути не попадалось существо, столь редкостное и прекрасное, как этот законченный цветок парижской теплицы. Она представлялась ему едва распустившейся розой, столь же мало сознающей свою красоту и свежесть, как присутствие капель росы на ее лепестках, и говорящей миру голосом своего собственного очарования: «Смотрите на меня!»

— Итак, — сказал капитан Берселиус, прощаясь с гостем в курительной комнате, — сегодня вечером я уведомлю вас о дне и часе нашего отъезда. Все мои парижские дела будут закончены сегодня. Недурно было бы, если бы вы зашли ко мне накануне отбытия, чтобы сговориться окончательно.

— До свидания.

Выйдя от Берселиуса, молодой человек свернул по направлению к Елисейским Полям.

В какие-нибудь сутки в его жизни произошел целый переворот. Курс ее неожиданно изменился, как если бы поезд, следовавший по Северогерманской дороге, внезапно очутился на линии Средиземного моря.

Открывшиеся перед ним вчера горизонты, хотя и неясные, были так или иначе американскими горизонтами. Практика в одном из центральных американских городов. Предвиделась тяжелая борьба, ибо денег было мало, а реклама в области медицины играет большую роль, в особенности в Соединенных Штатах.

Все это теперь пошло насмарку, и из смутного будущего выступили резкие очертания определенной перспективы: Африка, с ее пальмами и ядовитыми злаками, Конго, Берселиус.

Кроме всего этого, перед ним стояло еще нечто, почти отодвигавшее все остальное на задний план: Максина.

До сих пор еще ни одна женщина не занимала места в его планах будущего.

Адамс достиг площади Согласия, не замечая ни улиц, ни прохожих. Он подробно вспоминал Максину Берселиус: поворот ее головы на фоне шпалер, изгиб губ, умеющих так хорошо говорить без слов, уши, похожие на маленькие нежные раковины, золотистые переливы волос, руки, платье.

Адамс остановился на перекрестке, обдумывая, куда ему повернуть, когда его схватили сзади за локоть, и, оглянувшись, он увидел доктора Стенгауза, английского врача, основавшегося в Париже, где он имел блестящую практику.

— Вот так удача, — сказал Стенгауз. — Я потерял ваш адрес, иначе попросил бы вас навестить меня. Что вы сейчас делаете?

— В данное время — ничего.

— Когда так, послушайте. Я иду к пациенту, на улицу Горы Фавор. Пройдитесь со мной, тут близко.

Они прошли через площадь Согласия.

— Полагаю, что ваши послекурсовые занятия уже кончились, — заметил Стенгауз. — Думаете практиковать в Штатах?

— Вероятно, со временем, — сказал Адамс. — Я всегда имел это в проекте; но приходится начинать с большой опаской, так как денежные мои дела далеко не блестящи.

— А когда они бывают блестящими у начинающего врача? — сказал Стенгауз. — Я также прошел через все это. Послушайте-ка, почему бы вам не начать в Париже?

— В Париже?

— Ну да; здесь-то люди и наживаются. Вы говорите, что думаете начать в одном из больших американских городов; а я вам скажу, что немногие из американских городов так полны богатыми американцами, как Париж.

— Идея, пожалуй, недурная, — согласился Адамс, — но пока что я занят. Еду в экспедицию на крупного зверя в Конго.

— В качестве врача?

— Да, и содержание неплохое — две тысячи франков в месяц, на всем готовом, не говоря об удовольствии.

— А малярия?

— О, волков бояться — в лес не ходить.

— С кем вы едете?

— С человеком, именуемым Берселиусом.

— Неужели капитан Берселиус? — И Стенгауз остановился, как вкопанный.

— Да, капитан Берселиус с Малаховской Авеню, 14. Я только что завтракал с ним.

Стенгауз присвистнул. К этому времени они были уже на улице Горы Фавор, у входа в небольшое кафе.

— В чем дело? — спросил Адамс.

— Во всем! — отвечал тот. — Вот дом, где живет мой пациент. Подождите меня минутку, будьте добры. Я вас долго не задержу, а тогда мы сможем закончить наш разговор, так как у меня есть что сказать вам.

Он влетел в кафе, а Адамс остался дожидаться, рассматривая прохожих и чувствуя, что ему слегка не по себе.