Вадим Белов - Мир приключений, 1918 № 03

Подлѣ помоста всадникъ натянулъ поводья. Его глаза блеснули изъ-подъ забрала, вопросительно глянувъ на герцога. Это были глаза усмиреннаго волка, который ненавидитъ, но боится укусить.

— Мы взяли городъ, — сказалъ онъ. — Нашему господину мы привезли сокровища: оружіе, золото и драгоцѣнные камни…

— И мертвую женщину, — договорилъ за него герцогъ Ивъ. — Вы осмѣлились привезти мнѣ мертвую женщину!

— Она не умерла, — возразилъ воинъ и, приподнявъ тонкую фигуру съ колѣнъ, коснулся ея корсажа. — Я чувствую, какъ бьется это сердце. Меньше часа тому назадъ она стонала.

Онъ выпрямился въ сѣдлѣ и гнѣвными глазами встрѣтилъ свирѣпый огонь взгляда герцога.

— Я отправился исполнять ваше приказаніе, — произнесъ онъ. — Ни одного человѣка не убилъ я; не взялъ въ плѣнъ ни одной женщины ради собственнаго удовольствія. Вы обѣщали дать мнѣ тысячу парижскихъ су, если я доставлю вамъ самую красивую дѣвушку въ Севиньонѣ. И я нашелъ ее. Какъ Богъ святъ, это самая прекрасная дѣвушка, когда-либо созданная Имъ.

— Такъ это она? Да? Дай взглянуть на нее.

— Погодите, ваша свѣтлость. Это дочь губернатора. Ее называютъ севиньонской розой. Но въ данное мгновеніе ея красота омрачена. Я засталъ ее въ постели, больную лихорадкой. Тѣмъ не менѣе, когда мы связывали ее, она царапалась, дралась… Это дикая кошечка, такая, какія по сердцу вашей свѣтлости. Подъ ея подушкой скрывался кинжалъ. Защищаясь, мнѣ пришлось ее ударить. Но, я не обнажилъ противъ нея стали, не потратилъ на нее пороха… Желѣзной перчаткой я ударилъ ее по губамъ…

Изъ глазь герцога вырвался недобрый огонь.

— Покажи мнѣ ее, — опять произнесъ онъ съ проклятіемъ и, сойдя съ помоста, остановился подлѣ воина. Никто не обращалъ вниманія на шута; онъ проснулся отъ пьянаго сна и сѣлъ, охвативъ свои колѣни руками.

— Да, — съ громкимъ смѣхомъ началъ онъ, — покажите-ка намъ, какъ руки раба украсили самое красивое лицо, когда-либо созданное Господомъ. — Онъ поднялся, выпрямился и остановился на краю помоста, слегка покачиваясь, но не бросая пустого кубка.

Воинъ послалъ ему проклятіе, потомъ, снявъ дѣвушку съ сѣдла, опустилъ ее на полъ.

Шутъ смотрѣлъ.

— Мертва она или безъ сознанія? — пробормоталь онъ. Кубокъ выпалъ изъ его рукъ и, зазвенѣвъ о камни, покатился по плитамъ пола.

Де-ла Туръ здоровой рукой обнялъ талію плѣнницы, поддерживая ее; теперь казалось, будто она стоитъ. Это была высокая статная дѣвушка. Ея голова откинулась на плечо герцога. Ея длинныя и темныя рѣсницы бросали тѣни на лицо, но на одной ея щекѣ виднѣлся большой синякъ, а изъ ея разрѣзанныхъ, распухшихъ губъ сочилась кровь, сбѣгая на подбородокъ.

Герцогъ долго смотрѣлъ на блѣдное лицо, потомъ поднялъ взглядъ на воина и улыбнулся. Непріятно было видѣть эту улыбку.

— Итакъ, ты воображаешь, что испорченное добро годится для герцога Ива де-ла Туръ д’Іонъ, — сказалъ онъ. — Ты привезъ мнѣ больную женщину съ обезображеннымъ лицомъ и просишь награды? Ничего ты не получишь, кромѣ… если мнѣ это завтра вздумается… того, что не придется тебѣ по сердцу.

Герцогъ внезапно опустилъ свою руку, и дѣвушка, упала на каменный полъ.

— Унести ее! — приказалъ Ивъ, — и не показывать, пока она не поправится… если она еще не мертва. Ну, что ты теперь скажешь, мой шутъ?

Шутъ сошелъ съ помоста и стоялъ надъ красивой неподвижной фигурой. Онъ взглянулъ вь жестокіе глаза герцога, нагнулся и поднялъ красавицу на руки.

— У меня есть кое-какія лѣкарскія познанія, — сказалъ онъ. Я присмотрю за ней.　

И шутъ унесъ ее изъ залы.　

На зарѣ Клодъ проснулась среди невѣдомаго ей міра, который, какъ ея больнымъ глазамъ показалось, плавалъ въ трепетномъ сѣромъ туманѣ. Ей представилось, что она спала долгимъ, безпокойными сномъ съ тревожными сновидѣніями, что вь этихъ грезахъ ее окружали жестокія картины, что она страдала то отъ какой-то боли, то отъ лихорадки, то отъ смертельнаго озноба, что кругомъ нея слышались слышались грубыя слона и совершалось страшное.

Кровь прилила молотами стучала въ вискахъ. Она приподнялась, оглядѣлась. Нѣтъ, она не была въ Севиньонѣ, въ своей комнатѣ, завѣшанной дамасскимъ шелкомъ и благоухавшей ароматомъ розъ; это было не дѣвичье гнѣздо, а суровая камера, устроенная въ толщѣ стѣны замка. На каменныхъ стѣнахъ виднѣлись только паутины; узкое окошко открывало видъ на хмурую скалу и темный лѣсъ.

Но больше всего Клодъ удивила фигура шута, который, скрестивъ ноги, сидѣлъ на полу между нею я свѣтомъ и тихонько перебиралъ струны лютни. Его облекала смѣшная одежда, наполовину пурпуровая, наполовину оранжевая; его лицо было также раскрашено оранжевой и пурпуровой краской. Съ остроконечныхъ концовъ его головного убора свѣшивались десятки крошечныхъ колокольчиковъ, были они также придѣланы къ лентамъ на его колетѣ, къ концамъ его воротника, и всѣ позванивали подъ ритмъ мелодіи лютни.

— Гдѣ я? — спросила Клодъ.

Онъ поднялся на ноги и подошелъ къ ней.

— Вы въ замкѣ Іонъ, — отвѣтилъ шутъ.

— Это названіе я слышала, — прошептала она и вздрогнула. — Въ страшномъ сновидѣніи уловила я его.

Выраженіе лица шута показало, что онъ вѣритъ ей. Онъ отошелъ отъ дѣвушки и тотчасъ же вернулся съ кубкомъ въ рукѣ.

— Выпейте; это живительное лѣкарство, — сказалъ шутъ и нѣжно, какъ женщина, поддерживая ея голову, напоилъ ее.

Когда Клодъ осушила кубокъ и на ея щеки набѣжалъ легкій румянецъ, шутъ принесъ чашку съ теплой воцой, перемѣнилъ бинты на ея головѣ, умылъ ей лицо.

Весь этотъ день дѣвушка спала съ перерывами и стонала во снѣ. Наслѣдующее же утро, она широко открывъ глаза, выслушала прекрасную пѣсню шута съ непонятными для нея словами.

— Это не пѣсня Франціи, — замѣтила Клодъ, когда голосъ шута оборвался на послѣдней грустной нотѣ.

— Это пѣсня Шотландіи, мадемуазель. Въ ней говорится о мужчинахъ и дѣвушкахъ, о войнѣ и счастьи. Это пѣсня для мужчины, а не для шута.

— А вы всегда были шутомъ?

— Не всегда, мадемуазель, — коротко отвѣтилъ онъ и прибавилъ: — Хотите, я принесу воды, чтобы вы могли вымыть себѣ лицо? Не причесать ли вамъ волосы?

Клодъ посмотрѣла на шута и отвѣтила не сразу. Онъ отвернулъ отъ нея лицо, и она съ удивленіемъ увидѣла, что его рѣзко вырѣзавшійся на фонѣ сѣрой стѣны профиль былъ удивительно красивъ и тонокъ.

— Зачѣмъ вамъ умывать мнѣ лицо, причесывать мои волосы? — спросила она, краснѣя. — Развѣ въ замкѣ Іонъ нѣтъ ни одной женщины?

— Здѣсь есть существо во образѣ женщины. Но я не хочу, чтобы оно касалось васъ, — отвѣтилъ шутъ. — Я не мужчина. Развѣ я не ношу погремушки? Развѣ я не прожилъ въ замкѣ Іонъ тысячи лѣтъ? Я старъ, какъ печаль міра. И за исключеніемъ тѣ$ъ минутъ, когда мнѣ удается прислуживать вамъ я, полу-пьяный, валяюсь на полу, топя свои заботы и грусть въ красномъ винѣ Фландріи.