Александр Куприн - Бармен из Шереметьево. История одного побега

Слова старикам не дали — выступали все больше кавказцы, правда, исключительно по-русски.

Уже поздно вечером, когда все закончилось, мы выехали из «Фаэтона». На углу Никитской и Садового Жора приметил худую сгорбленную фигуру с большой сумкой. Притормози, — попросил.

— Ой, спасибо тебе, Жорик. Долгих тебе лет и здоровья, — затараторил вор Женя, — а мне парни на кухне костей дали для собачки. Для собачки моей. Да мне только до Павелецкого, на электричку, до Павелецкого только…

Был он абсолютно счастлив.

В машине запахло больницей, дешевыми сигаретами и чем-то очень грустным…

Роза, жилистая, как спринтер, башкирка, всегда приезжает со своим столом. Как она его без машины таскает по Москве? В столе есть овальная дыра для лица. Роза — массажистка. Смотреть в дырке особенно нечего, но это и не важно — прикольно сопя носом, Роза мнет спину, и постепенно начинается улет. Одна беда — телефон. Боясь пропустить работу, Роза всегда отвечает на звонки и, ловко прижимая «Моторолу» плечом, продолжает делать массаж. Но — слабнут ее пальцы, не сопит нос, а из моих глаз исчезают диковинные цветы и образы. Вот опять. Кажется, муж.

— Ну зачем ты сейчас об этом? Мне некогда — у меня клиент. Что значит — какой?

Отставив телефон, Роза больно щипает меня за бок:

— Сань, а ты миллионер?

Вынув лицо из дырки, я быстро вру:

— Да, конечно! Несомненно! — и падаю обратно.

— У меня клиент, — продолжает Роза, — американский миллионер.

И вдруг через секунду:

— Да пошел ты сам на хер!!!

Телефон-раскладушка с треском захлопывается. И вновь надо мной сосредоточенно сопит нос, и я шагаю по желтой кирпичной дороге к изумрудному горизонту. Заканчиваются 90-ые…

…Я таки помер, вознесся и в очереди стою, а мужичонка передо мной блажит скороговоркой, типа он, мужичонка, всю-то жизнь прожил в Саратове, женился на однокласснице и не изменял ни разу, начал с табельщика и дошел до главбуха, и есть он поэтому самый праведник. А Бох слушает его с каким-то омерзением и вдруг говорит голосом высоким и дребезжащим, как у какого-то старого артиста:

Я, — говорит, — тебе даровал одну-единственную жизнь, а ты, гондон, так ее серо и бездарно просрал! В трубу его!!!

Тут апостол Павел в кожаном переднике ловко подскочил — хвать бухгалтера одной рукой за воротник, второй за жопу да и швырк просителя в большую трубу, откуда идет горячий воздух и весь предрайник отапливает.

— Следующий!!!

Вышел я на полусогнутых, открыли дело и только приготовился оправдываться, как вдруг Павел и говорит:

— Это, — говорит, — Иваныч. Его следует пропустить.

— Ну ща! — возмутился Бох. — Вы мне тут и бухгалтера чуть не протащили. Читай меморандум по делу!

— …Фарцовщик… мент… невозвращенец, — забубнил Павел, — жил в разных странах… изменял бабам и Родине…

— И Родине? — удивился Бох.

— Так точно. Вот тут, в деле, «измена Родине»… «лишен советского гражданства»…

Бох расплылся в благостной улыбке — глаза его лучились добротой.

— Ну вот! Есть же кадры достойные! Три жизни в одну впендюрил, подонок! — и гневно апостолам: — А вы все норовите шушеру всякую протащить!

И вдруг спросил строго, глядя в лицо:

— А бухаешь???

— Запойный! — эхом ответили ассистенты.

— Ай, хорошо, хорошо, — Бох собрал бороду в кулак и закатил глаза в блаженстве.

— Петя! Павлик! Проводите Иваныча в 119-ую да посмотрите, чтоб койку дали лучшую — у окна и подальше от параши. Да соточку нектару праведнику с дороги!

— Следующий!!!

А что вам снилось в новогоднюю ночь?

На многих барселонских открытках можно видеть огромный 96-футовый парусник «Садко», покрашенный в цвета ментовского УАЗика. Сегодня на нем катают туристов — смотреть на закат, причем название новые хозяева, которым я продал эту красоту, не изменили. Принадлежал «Садко» моему бизнес-партнеру Хельмуту, но он так ни разу до Испании и не доехал. Я жил на том паруснике лето 98-го и 99-го года. Замечательно, следует признать, жил. Теплыми вечерами на палубе собирались интереснейшие персонажи — по мачтам просто так, без нужды, ловко лазил артист Пепе с огромной бородой. Никто не мог определить его возраст — по виду ему было лет 70, но был он чрезвычайно гибок и голос имел мальчишеский. Часто приходил львовский бандит-строитель Тарас, про которого говорили: «Держит Барсу». Он всегда приносил много вина, был тих и застенчив. Заглядывал подкокаиненный Витя Коптев — тот, что запустил очень оригинальный бар The Hook рядом с Рамблой. Неудавшийся угонщик самолета Миша Овечкин приводил своего длинного друга-голландца, и тот играл нам на банджо. Люди разные, но было у них одно общее — оставляли, гады, срач, бардак и прочий беспорядок.

Но вот как-то поздно вечером мы услышали с берега жалостливое: «Хлопцi!» Костя-матрос, фамилия его, кстати, Священный, подпрыгнул как ужаленный, повел носом и быстрее ветра метнулся на берег. Через минуту он привел двух расстроенных дам лет тридцати с небольшим. Дамы рассказали, что работают на сборе лука в Валенсии, что это их первый выходной — они приехали провести его в Барселоне и опоздали на последнюю электричку. Были они из Западной Украины, и работа по 10 часов в позе пьющего оленя их ни капельки не напрягала: «Где мы еще такие деньги заработаем?» Девки пели украинские песни, ржали как кони, так что эхо летело над гладью воды, и пили дешевое вино, но зато утром все перемыли и протерли. Я их, конечно же, снова пригласил в гости, но они больше не появились, а стали присылать подружек из своей бригады — таких же развеселых и опрятных. Корабль сиял чистотой! Мы с любовью называли девчонок «наши луковицы». Потом они разом пропали куда-то. Видно, весь лук собрали.

Утром Одесса пахнет цветущей акацией.

Еще нежарко, воздух чист, нет пока необходимости переходить на теневую сторону улицы — и там, и тут шагать одинаково приятно. Это час деловых людей. Одесских деловых людей — есть такой подвид, хотя многие скажут, что эти слова нельзя заключать в одно предложение.

Поселился я на улице Еврейской, в прошлом Бабеля, — аккурат между бывшим КГБ в синих елях и ментовской управой. С огорчением должен отметить, что внешне одесский правоохранитель в подметки не годится московскому. То есть он похож на московского, но двадцатилетней давности. Нет на нем костюма от Brioni, а есть светлая опрятная и поглаженная супругой рубашка с короткими рукавами и погончиками, светлые же штаны на ремне и непременно белесые туфли в мелкую дырочку. Обязателен животик, необязателен, но широко представлен глуповатый галстук. Часто правоохранитель несет папку и строго говорит по телефону. Телефон корейский — коррумпированный московский чекист таким и руки не испоганит.