Анатолий Полянский - Десять процентов надежды

Басмачи пошли в третью атаку. Выстрелы и несущийся отовсюду крик «алла-ла!» слились в один нарастающий рев. Красноармейцы молчали. Фролов приказал беречь патроны и без команды не стрелять.

Опьяненная запахом крови, басмаческая орда все более суживала круг, быстро пожирая расстояние, отделяющее ее от добычи. А в лагере, бандиты знали, есть чем поживиться: богатый обоз Ахмед-бека представлял собой лакомый кусок.

— Пора! — прошептал лежащий рядом с Фроловым политрук роты, худощавый низенький киргиз с глубоко запавшими глазами. — Пора, начальник!

Фролов молчал. Он так крепко сжал губы, что в уголках рта залегли жесткие морщины. Трудно, очень трудно сдерживать себя. Так и хочется что есть мочи крикнуть: «Огонь!» Но, собрав волю, Фролов молчал и ждал. Чем ближе подпустить врага, тем более разящим будет удар.

А басмачи приближались. Уже можно различить их лица, искаженные, страшные. Из цепи на Фролова все чаще и чаще посматривали бойцы. Только высокая дисциплинированность сдерживала их. Но, вот один не выдержал нечеловеческого напряжения. Вскочил на бруствер, рванул гимнастерку на груди, хрипло, срывая голос, крикнул:

— Нате, стреляйте, сволочи!

Фролов метнулся к нему, схватил за ногу, дернул, но поздно. Несколько пуль пронзили тело бойца. Он без звука свалился на руки начальника штаба. Губы Фролова дрогнули:

— Огонь!

И сразу же, заглушая рев орды, дружно ударил залп. С флангов разом застрочили пулеметы. Вражеская цепь остановилась, заколебалась. И в следующий миг отхлынула назад, устилая песок трупами.

Внезапно один из «максимов» замолчал, будто захлебнулся. Через секунду брызнул короткой, очередью и вновь смолк. Фролов беспокойно посмотрел вправо: что там стряслось? Правда, атаку басмачей отбили, но они могут повторить ее в любую минуту. Фролов коротко ругнулся и, пригибаясь, побежал к пулемету. Над головой просвистело несколько пуль.

— Что, заело? — зло бросил он пулеметчику.

— Никак нет, товарищ начальник штаба, — спокойно ответил тот. — Воды нет.

— Как так нет? Я же приказал выдавать только раненым да на пулеметы!

Боец молча пожал плечами. Спокойствие красноармейца отрезвило Фролова.

— Сейчас проверим, — сказал он бойцу и направился в тылы. Тылами они называли небольшую ложбину в самом центре лагеря, спрятанную между двумя барханами. Там стояли лошади, размещался обоз и раненые. Тыл был, конечно, относительный, над головою все равно жужжали пули.

К большому огорчению Фролов убедился, что боец прав. Воды действительно почти не было. Как бережно ее ни расходовали санитары, раненых становилось все больше, и они просили пить.

— Собрать всю воду, — хмуро приказал Фролов и, сгорбившись, зашагал к окопам. Нет, он не жалел, что основной запас воды отправил вслед за полком. Там она нужнее. Но как бы сейчас пригодилась хотя бы пара бурдюков…

Перед закатом солнца, когда басмачи ринулись в четвертую атаку, их снова встретили лавиной пулеметного огня. В кожухи пулеметов были залиты последние остатки воды, по капле собранные из фляжек.

— Теперь до утра не сунутся, — сказал политрук, когда все затихло. — Нагнали мы на них страху.

— Как знать, — отозвался Фролов, скручивая цигарку подрагивающими от напряжения пальцами.

— Смотри, начальник! Смотри! — воскликнул политрук, указывая вперед рукой. — Белый флаг. Перемирия просят!

Фролов выглянул из окопа и негромко сказал:

— Ну что ж, посмотрим. Ответьте таким же сигналом.

Политрук быстро принес кусок простыни, которыми из-за нехватки бинтов перевязывали теперь раненых, натянул его на штык и помахал. Басмачи сразу приняли сигнал. Из-за барханов вышел человек с белым флагом и направился в их сторону. Шел он не спеша, с достоинством и, как видно, не трусил: ни разу не оглянулся и не сбился с шага.

— Чинно шествует, — заметил кто-то из бойцов, — как поп на молитву.

— Понимает, собака, что не тронем, — с ненавистью проговорил политрук. — Изучили уже, знают, что красноармейцы в пленных и парламентеров не стреляют. Не то что они!.. — Он зло сверкнул глазами. — Друга моего Костю под Хорогом вот таким образом убили. С белым флагом к ним шел, сдаться предлагал. Наших много было, а их совсем мало… И убили, собаки!

Парламентер подошел настолько близко, что теперь можно было хорошо рассмотреть его. Басмач отличался исключительной худобой. Ввалившиеся щеки, глубоко запрятанные глаза, скрытые за резко изломанными надбровными дугами, острый кадык. Лицо морщинистое, желтое, с аккуратно расчесанной бородкой клинышком — типичный мулла. На голове чалма. Только четок в руках да корана под мышкой не хватает.

Перед ними был не рядовой басмач. Халат на нем богатый, в поясе перетянут шелковым кушаком. На ногах добротные кожаные сапоги со шпорами.

— Смотри, начальник, на хитрость не поддавайся, — предупредил политрук. — Басмач хитрый, совсем хитрый. — Он, видно, очень волновался. На лице была написана откровенная ненависть. А руки то и дело тянулись к винтовке.

Парламентер остановился перед окопами и вытащил из-за пазухи пакет.

— Комиссара надо, — сказал он, чуть шепелявя, — только комиссара.

— Ну что ж, давай, — проговорил Фролов, выскакивая на бруствер. Политрук попытался удержать его, но начальник штаба так выразительно посмотрел, что тот виновато опустил голову.

Взяв пакет, Фролов тут же распечатал его и вынул лист бумаги. Неровными печатными буквами там было написано:

«Комиссарам Хорезмский полк ГПУ! Предлагаем вернуть желтый платок, священная память Ахмед-бека. Кровопролития не нужно. Мы сами уйдем. Ответ немедленно. Осман-курбаши».

— Что они там нацарапали? — спросил политрук, когда Фролов спрыгнул в окоп. — Уж не сдаться ли предлагают?

— Нет. Платок какой-то священный спрашивают. Уйти обещают, если отдадим. На, читай.

Политрук пробежал бумагу глазами и покачал головой:

— Не верь, начальник. Обман тут!

— Но о каком платке идет речь? Я сам делал опись вещей в обозе Ахмед-бека и никакого желтого платка не видел. Черт его знает!

Фролов тщетно перебирал в памяти длинный список вещей, но припомнить платка не мог. Однако раз басмачи так настойчиво хотят завладеть им, значит, здесь что-то кроется. Но что?.. Ведь не стали бы они ради какой-то тряпки, пусть даже священной, лезть под пули. Несмотря на религиозный фанатизм бандитов, Фролов не мог им поверить.

— Интересное предложение, — задумчиво протянул начальник штаба.

— Зачем думать? Не нужно думать, — загорячился политрук. — Если и был платок, все равно не отдавать, совсем не отдавать. Понятно? Пусть свинцовым урюком подавятся!

— Пожалуй, решение правильное, — усмехнулся Фролов. — Верно, товарищи? — обратился он к бойцам, лежащим в цепи. Те одобрительно зашумели, услышав, о чем идет речь.