Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

А вот Руперт, наоборот, изменился внешне в лучшую сторону. Его единственный глаз остался ясным и зорким, плоть над другим исцелилась, отчего казалось, что он просто закрыт. Шрамы, оставленные на его лице каленым железом, тоже почти исчезли. Палящие лучи солнца вместе с другими причинами изменили цвет его волос с рыжего на серо-стальной, что было ему к лицу. Кроме того, широкая и пышная его борода, увидев которую Эдит мысленно сравнила его с Орсоном, как того изображали в сказках ее детства, была коротко и аккуратно подстрижена [19] Валентин и его лесной брат Орсон – герои средневекового французского романа. Орсон был похищен и вскормлен медведицей и долго жил в лесах среди зверей. . И наконец, его лицо, как и лицо Меа, приобрело утонченность и теперь напоминало лицо аскета, каковым по большому счету он и был. В общем, хотя эти двое были совершенно не похожи, со временем они уподобились друг другу. При известном освещении их, в их арабских одеждах, можно было принять за брата и сестру, как их называли между собой жители оазиса.

В течение длительного времени для этих наивных обитателей пустыни отношения этих двоих оставались великой загадкой. Жители Тамы были не в силах понять, почему мужчина и женщина, которые значат друг для друга все на свете, не хотят пожениться. Сначала они подумали, что Руперт уже взял себе других жен среди женщин дворца, однако узнав, что это не так, по секрету попросили Бахиту просветить их. Та сообщила им, что по причине клятв, которые они дали, а также ради блага их душ, эта пара согласилась принять доктрину Отречения.

Бахита сказала это не без сарказма, но поскольку доктрина эта, по крайней мере, теоретически, была известна на Востоке вот уже тысячи лет, задавшие вопросы довольно быстро уловили суть ее слов и на ее основе дали Руперту новое имя. С тех пор он стал известен как Захед, или Тот, Кто Отрекся – тот, кто, отринув соблазны этого мира, устремил свой взгляд на вещи более возвышенные. Для человека, уже стоящего на таком пьедестале, довольно легко вознестись еще выше, по крайней мере, среди жителей Востока. Прошло не так уж много времени, как Руперта начали почитать как святого, получившего вдохновение от самих небес.

Поскольку видимых пороков за ним не водилось, – он не употреблял спиртных напитков и не курил, так как давно расстался с этой привычкой, поскольку вел очень простую жизнь, – он щедро жертвовал бедным. Он был известен своим искусством врачевания, а также был строг, но справедлив, поскольку упорным трудом превратил Таму в Эдем с реками молока и меда, и, наконец, поскольку благодаря его познаниям в военном деле и фортификации оазис стал практически неуязвим для атак врага, его репутация росла с такой скоростью, что не могла не внушать тревоги. Пожелай он того, Руперт с легкостью мог бы объявить себя Махди и собрать под свои знамена племена, чтобы вести любую войну, какая только ему заблагорассудится.

Стоит ли говорить, что такового желания у него не возникало, ибо с него хватало добрых дел, какими он был занят здесь, в Таме.

Тем не менее вскоре он обнаружил, что в некоторые праздничные дни, что обычно бывали раз в месяц, от него ждут, чтобы он выступил с речью. Воспользовавшись этой возможностью, не называя, правда, ее своим именем, Руперт проповедовал им свою веру, или, по крайней мере, заложенную в ней мораль. После того как он проповедовал им в течение пяти лет, в результате его речей, хотя, разумеется, сами они об этом не догадывались, жители Тамы, будучи коптского происхождения и уже по этой причине склонявшиеся в том направлении, по образу своих мыслей и характеру были практически христианами. Это был великий труд для одного человека, причем за довольно короткое время. И когда Руперт обозревал результаты труда своих рук и сердца, его душа переполнялась тайной гордостью. Казалось, будто свалившиеся на него несчастья вместе взятые работали во благо других людей и его самого. Он чувствовал, что живет не напрасно, и что когда он умрет, посеянное им семя во сто крат принесет свои плоды. Счастлив тот, кто может сказать о себе такое, и число таких людей крайне невелико.

Было новолуние, и согласно заведенному правилу Руперт произносил свою речь. В Таме случилась беда, и не одна. Один человек, на которого после большого богатства свалились неудачи, публично проклял всех богов и наложил на себя руки, а другой, которого жестоко обидели, взял исполнение закона в свои руки и убил своего соседа. На этих двух печальных примерах Руперт и построил свою речь.

Так получилось, что Руперт и Меа, восседавшие в тот день на высоком помосте в зале древнего храма, где они обычно сидели бок о бок, отправляя правосудие или по случаю других публичных дел, не знали о приближении к их оазису группы белых путешественников. Им донесли, что через пустыню едут несколько европейцев, а именно, две женщины, мужчина и их слуги, но поскольку они не поняли, что те держат путь в Таму, Меа ограничилась тем, что приказала при необходимости помочь путникам провиантом или, если нужно, оказать, помощь иного рода, и выбросила это дело из головы.

Ее слуги и стражи Черного Перевала выполнили ее распоряжение; когда же через переводчика путники объяснили, что хотели бы посетить оазис, ибо у них есть дело к местному шейху, стража, решив, что путников в Таме ждут, не только не стала возражать, но и сопроводила их до оазиса. Единственный вопрос, какой задали стражники, был, кого те имеют в виду под шейхом, Захеда или хозяйку Тамы, ибо сам Захед не принимает чужестранцев. Когда путешественники спросили, кто такой Захед, им объяснили значение этого имени: мол, это святой человек, великий hakim, или лекарь, что по рождению он англичанин, которого небеса ниспослали в качестве благословения их племени, и что он «властитель духа» их повелительницы Меа.

Сидя на высоком, длинноногом верблюде, которого она страшно боялась, и который был ей противен, Эдит посмотрела на леди Дэвен. Как обычно, спокойная и невозмутимая – лишь светлая кожа потемнела до цвета красного дерева – она восседала на ослике, держа спину столь же неподвижно и прямо, как будто это был не ослик, а стул в ее гостиной. Даже когда ослик падал без сил, а это случалось с ним довольно часто, она продолжала сидеть, ожидая, что кто-то подойдет и поможет несчастному животному встать на ноги. Табита была превосходной путешественницей. Ничто не раздражало ее и не действовало ей на нервы. И все же она предпочитала верблюду ослика. Это ближе к земле, как объясняла она. Эдит же выбрала верблюда лишь потому, что считала, – и, пожалуй, была права, – что, сидя на нем, она имеет менее глупый вид.

– Табита, – спросила она, – что ты скажешь мне по этому поводу? Похоже, Руперт превратился в пророка и женат на этой женщине.