Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

– Я бы не удивилась, – ответила леди Дэвен, глядя на ее изящную фигуру, восседающую на верблюде. – Думаю, из него получился хороший пророк. Что же касается его женитьбы, говорят, этой женщине он супруг лишь по духу. Кроме того, местные жители называют его Отрекшимся, из чего я делаю вывод, что он вряд ли женат.

Эдит, сделавшая вывод, что вышеназванная особа все еще молода и хороша собой, мрачно покачала головой, ибо уже прониклась ревностью к Меа, хотя, в общем, не имела на это права.

– Мне кажется, это означает, что она заставила его отречься от кого-то другого, – предположила она. – Разумеется, этим дикарям в диковинку, что у мужчины может быть только одна жена.

– Ах, скоро мы это узнаем. По крайней мере, тебе нет повода ворчать. Это вопрос его собственной совести. Как ты можешь его судить после того, как ты сама выставила его за дверь? Ах, Эдит, у тебя не сердце, а камень. Но если тебе хочется узнать больше, вели бедняге Дику выяснить это, а то он отстал, чтобы пропустить очередной стакан виски с содовой.

Эдит раскрыла зонтик, хотя в данный момент солнечные лучи не достигали ее, и отгородилась им от Табиты, давая понять, что их разговор окончен. Откровенность леди Дэвен раздражала ее, тем более что она была вынуждена эту откровенность терпеть вот уже полтора месяца. Не хотелось ей пользоваться и помощью Дика, ибо она точно знала, что тот скажет.

Здесь, пожалуй, следует объяснить, что Дик не получал приглашения сопровождать их в этом путешествии, однако, сев на пароход в Марселе, наши дамы с удивлением обнаружили, что он – их попутчик. Когда же они спросили у него, что он там делает, Дик без тени смущения заявил, что слишком заинтересован в результатах их расследования, и потому никак не может отпустить их в Египет одних. Поскольку воспрепятствовать ему они не могли, то он сопровождал их с немногочисленной собственной свитой.

Остаток путешествия, когда ее не душил жаркий ветер пустыни, преследовавший их даже на перевале, или же когда ей удавалось отвлечься от тряской походки верблюда и тому подобных неудобств, Эдит ехала, погрузившись в собственные мысли. Руперт был здесь, в этом не оставалось никаких сомнений, учитывая же, каким было их расставание, что она скажет ему при встрече? Более того, – и это, пожалуй, было куда важнее, – что он скажет ей? Она по-прежнему была довольно хорошенькой женщиной и его женой. Это были ее единственные козыри. Но как отреагирует Руперт, когда она попробует их разыграть? Ответа у нее не было. Его последние слова, обращенные к ней, дышали ненавистью. Он заявил, что его душа и тело восстают от отвращения к ней. И даже если она поклянется, что любит его, он не прикоснется к ней даже кончиком пальца и никогда по собственной воле не заговорит с ней, ни в этом мире, ни в следующем. Это звучало довольно жестоко и неумолимо. Так может ли она надеяться, что Руперт, терпеливый, упрямый Руперт, который, похоже, пользуется здесь всеобщей любовью, вдруг изменит своему слову, данному более семи лет назад? Боже, и зачем только она отправилась в это безумное путешествие?

Впрочем, что ей еще оставалось? Подлец Дик, которого она теперь до дрожи ненавидела и боялась, и который, увы, знал ее секреты, распространял о ней грязные слухи, и она была вынуждена спасать свою репутацию. Да, она богата и красива, однако приличные люди вряд ли захотят с ней знаться, если вдруг станет известно, что она отвергла и прогнала собственного мужа, к тому же восставшего из мертвых, лишь потому, что он попал в неприятности, был искалечен физически и на какое-то время утратил перспективы обрести титул. Это было бы слишком даже для полного фальши и лжи лицемерного лондонского общества. Но как же ей хотелось перенестись на другой конец мира, даже если ради этого она вынуждена терпеть обжигающий ветер пустыни и этого мерзкого всхрапывающего верблюда!

Дорога, по которой они ехали, сделала поворот, и перед ними возникли руины древнего храма, а за ним – процветающий восточный город в окружении пальмовых рощ и других деревьев. Они ехали между этих деревьев, пока не достигли кирпичной стены храма. Здесь переводчик сказал им, что проводник велит им спешиться, потому что Захед выступает перед народом, и местные жители побьют их, если они помешают ему.

Они подчинились, после чего их обеих, в сопровождении переводчика и Дика, который догнал их, провели через дверь в стене храма в боковую часовню. Примерно посередине своей длины та переходила в просторный гипостиль, полный колонн, по большей части не разрушенных. У входа в часовню, в тени, позади упавшей колонны, откуда они могли наблюдать, не будучи видимы сами, им было велено остановиться. И они остановились, пока что никем не замеченные. Зрелище, открывшееся их взорам, было воистину удивительным.

Огромный зал был полон мужчин, женщин и детей, довольно светлокожих и с тонкими, арабскими чертами лица. Все как один были в чистых, ниспадающих до пола одеждах. Головы мужчин покрывали куфии, цветные головные платки, ниспадавшие им на плечи, а у женщин, чьи лица были открыты, на головах было что-то вроде капюшонов. В дальнем конце зала, на платформе, установленной поверх нескольких разбитых колонн, виднелись две фигуры, мужская и женская, а между ними – серая собачонка, которая, заметив незваных гостей, оскалилась и зарычала, и успокоилась лишь тогда, когда мужчина велел ей сидеть смирно.

Эдит даже вздрогнула, с первого взгляда поняв, что женщина рядом с Рупертом на редкость красива, хотя и не привычной для нее красотой. Жесткие кудрявые волосы, ровно подстриженные и ничем не покрытые, удерживаемые на месте лишь эмблемой ее древнего царского рода, которую Меа до сих пор надевала, – диадемой из тусклого золота, увенчанной царским уреем – головой раскрывшей капюшон змеи. Они густой волной ниспадали ей на плечи, обрамляя ее серьезное, загадочное лицо, на котором сияли огромные, прекрасные глаза. Сидя на возвышении, завернутая в белоснежные одежды, она не производила впечатление низкорослой, наверно, по причине своего царственного облика. Она сидела на троне, сложив руки и прямо держа спину, что добавляло ей внушительности. На коралловых полураскрытых губах ее, как обычно, играла улыбка; в свете солнечных лучей, падавших на нее сквозь открытую крышу, Эдит был виден ряд идеально ровных зубов. Голова женщины была слегка повернута, и она смотрела на своего спутника полным обожания взглядом. Так вот она какая, эта дикарка, о которой ей рассказывали! Прекрасное, внеземное создание с ликом ангела!

Чувствуя, что задыхается, Эдит проследила за взглядом женщины, восхищенно смотревшей на мужчину рядом с собой. Они сидели бок о бок, словно торжественные фигуры супругов на каменной стеле, которую Руперт много лет назад привез из Египта. Да, это, несомненно, был Руперт, но только как же он изменился! Неужели этот благородного вида вождь в ниспадающих белоснежных одеждах, скрывавших его ноги, и в такой же белоснежной накидке на голове, ниспадающей на его широкие плечи, – это то же самое существо в дешевом, скверно сшитом костюме, которое она выгнала из своей лондонской гостиной, ибо один только вид его внушал ей омерзение? Тогда его борода была рыжей и спутанной, теперь же – серо-стальной, квадратной и аккуратно подстриженной, такой же массивной, как его плечи и голова. Тогда его единственный целый глаз был красным и налит кровью, теперь же его взгляд был здоров и светел. Его лицо, как и лицо его спутницы, также приобрело некое внеземное качество, свет омывал его, разглаживая морщины и шрамы. И пусть его нельзя было назвать красавцем, он выглядел тем, кем был: перед Эдит восседал вождь, мудрый, праведный, благородный, пользующийся всеобщей любовью и уважением.