Вадим Органов - Воспоминания

Иван Фелорович серьезно, насколько можно и трагично, насколько хватает его дара перевоплощения, отдает нам нашу работу.

— Ну что же, инцидент со стулом полностью исчерпан. Я безусловно сам виноват во всем произошедшем.

Тогда в войну и потом нам было приятно вспоминать то, как было весело и интересно в то, ещё довоенное время. Тогда осенью сорок первого еще продолжались занятия в школе, но каждым днем нас становилось все меньше и меньше. Фронт все ближе подбирался к нашему поселку, враг стремился к Москве. Уже заняли Калугу, Калинин (ныне Тверь), Можайск. Под Вязьмой и Клином продолжались бои.

В ночь на 16 октября сквозь сон я услышал встревоженные голоса мамы и соседки. Ни чего не понимая, я вышел из своей «спальни», из ванной комнаты. На кухне сидел наш сосед по квартире Аркаша Осипов и жадно ел что-то из тарелки. Он еще до войны начал работать на нашем соседнем вагоноремонтном заводе. Его мать то и дело бегала взад вперед из их комнаты на общую кухню и спрашивала сына, это ты берёшь, а это. На что, тот отвечал ей совершенно однозначно, что клади мама всё, там всё пригодиться, Наконец, немного наевшись, он нам рассказал, что завод эвакуируется куда-то на Урал. И что кстати, еще немцы, прорвались к Москве. Больше он ничего не знал, и добавить не мог. Посидев еще минутку молча, он встал, попрощавшись с нами, и поцеловал мать, и ушёл из дома.

С хлопком квартирной двери в доме наступила звенящая оглушительная тишина. Не было уже привычного нам с начала войны содрогания дома от мощного пресс-молота. Не звучала и привычная нам воздушная тревога. Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Мы с нетерпением ждали одного, когда заработает радио, и возможно что-то проясниться для нас.

Что такое прорваться к Москве, тогда я не понимал, это стало понятно немного позже, когда сам оказался на фронте. Понятно было лишь одно, что за этим что-то должно последовать. И всё может обернуться не самым лучшим образом для всех нас.

Мы разговаривали в темноте. Наши догадки, что будет и как все сложиться, могли быть бесконечными, но разговор уперся в конкретней вопрос, стоит ли нам уезжать отсюда. Решили не уезжать, поскольку даже ехать было собственно некуда. Мама стала волноваться за своих родителей, как они там.

В шесть утра, как обычно вместо гимна зазвучала «Вставай страна огромная», потом сводка Совинформбюро сообщала, что бои продолжаются на подступах к Москве. Вроде все вновь стало почти привычным, мама готовила завтрак, проснулись мои младшие сестричка и братик. Позавтракав, мама пошла на работу, захватив с собой малышей. Чуть погодя пошёл и я в школу.

В школе тоже было непривычно тихо. Учеников было совсем мало. Параллельные классы объединялись в один. В нашем классе остались теперь уже только двое, я и моя соперница на должность старосты. Просто смешно даже. Но занятия шли по расписанию, лишь в поведении учителей вновь почувствовалась та самая растерянность и неопределенность, какая была в самом начале войны у всех взрослых. После четвертого урока нас отпустили домой. Дома уже меня ждали малыши, их отпустили после второго урока. Время обеда, а мамы еще нет. Я пошел к ней на её работу, в контору завода.

Контора была недалеко от дома в кирпичном одноэтажном доме. Еще издали я увидел, как этот дом окружила огромная толпа народу. Большая часть людей столпилась у входа, чуть поменьше стояла под окнами директорского кабинета и бухгалтерии. Я с трудом пробрался в контору, кое-как протиснулся в дверной проем и тут же услышал пугающе громкий окрик главного бухгалтера, маминого начальника Сергея Ивановича.

— Закройте дверь, не мешайте работать!

Он повернул голову увидел растерянного меня.

— Проходи, она там.

Он кивком головы показал на дверь своего кабинета. Я вошел туда, я увидел маму полностью погруженную в работу, она щелкала костяшки на счетах, тут же писала что-то. Не поднимая головы, может лишь почувствовав мое присутствие, уже давала мне указания.

— Обедайте без меня! Уложи детей спать! Когда прийду, не знаю, меня не ждите! Видишь сколько народу нужно всех сегодня рассчитать и выдать деньги. Зайди в директорскую позвони дедушке и узнай, как у них дела. Сходи в магазин отоварь карточки, говорят там дают до конца месяца.

Я побежал выполнять мамины задания. Телефон у директора не работал, вопрос, как дела у дедушки с бабушкой, повис в воздухе. Прибежал домой, быстро пообедали, потом помчался в магазин.

Магазин тоже был окружен народом, но порядок был. Я занял очередь. Одна женщина посмотрела на то, с чем я пришел, на нашу хозяйственную сумку, и сказала что нужен мешок под муку. На талон 16 октября давалось по целому пуду муки. Я снова помчался домой, мешков в доме мы не держали, я взял наволочки и бегом к магазину. Очередь двигалась быстро. Подошла моя очередь у меня четыре талона. Я получаю четыре пуда муки (1 пуд — 16,38кг), и на руках у меня неподъемная тяжесть. Я попробовал поднять, но не смог. Тогда продавщица сочувственно предложила.

— Неси сколько донесешь, потом снова возвращайся, я покараулю.

Пришлось ходить туда сюда еще три раза. Время тянулось мучительно долго, прослушав вечерние сводку, я вновь пошел к конторе. Там работникам только начали выдавать деньги. Ясно было, что сегодня мамина работа будет долгой. Вернулся домой к малышам. Я пытался их уложить спать. Мои объяснения, где мама и когда она прийдет, не прибавляли ни сестричке, ни братику ни спокойствия, ни желание уснуть. Но сон всё же их угомонил, они уснули прямо на диване прижавшись друг к другу.

Мама вернулась лишь под самое утро, когда был рассчитан последний человек. Безумно усталая и растерянная она не знала, за что хвататься, куда бежать, и что делать. Она ходила по нашим комнатам брала в руки то одно, то другое, кого-то про себя ругая, почти не обращая внимания на нас. Потом она замерла в пространном оцепенении. Её взгляд приковала картинка двух спящих малышей на диване. Она села рядом с ними и заплакала, Такой беспомощной и несчастной я маму никогда до этого не видел. Как я мог её упокоить, я не знал. Я стал ей рассказывать про четыре пуда муки, что я отоварил их по карточкам, пересказал сводку, что слышал по радио, про телефон, который не работал в директорской. Она слушала меня совершенно отвлеченно, лишь тихо повторяя, что всё хорошо, все будет хорошо.

Она пыталась успокоить себя и меня. Проснулись малыши бросились её обнимать и тоже успокаивать. Тут заговорило радио. Нужно было дальше жить, заботиться о своей и нашей жизни. Жить, несмотря ни на что, и верить, что всё рано или поздно закончиться хорошо и все будут живы, и папа вернется. Всё переживем. Она наверно одной лишь силой воли заставила себя подняться, и немного собравшись с душевными силами, пошла готовить всем нам завтрак.