Альфред Ассолан - Приключения капитана Коркорана

— Обещаю тысячу рупий тому, кто первый проникнет в пагоду! — сказал Голькар.

Но это предложение никого не подстрекнуло, так как индусы были вполне подвержены выстрелам англичан, а те оставались в полной безопасности.

— Придется подать пример, — сказал Коркоран, слезая с коня, — так как эти бедняги, очевидно, боятся встретиться лицом к лицу с Вишной и Брамой!

Взяв с собою двадцать человек, Коркоран принес то самое бревно, которое уже послужило англичанам орудием против его самого. Он быстро начал действовать бревном как тараном, и с первого же удара дверь подалась и упала до половины на баррикады.

Увидев это, индусы радостно воскликнули, но это была радость неуместная, потому что в тот же момент на них направились английские ружья и самые смелые индусы колебались. Коркоран скомандовал дать залп, и одновременно последовали залпы как со стороны англичан, так и со стороны индусов. Пять или шесть англичан упали мертвыми или ранеными, а со стороны индусов той же участи подверглось десять человек. Остальные, обескураженные неудачей, видимо, были склонны к отступлению. Даже Голькар выказывал нерешимость.

«Ах! — глубоко вздохнув, подумал в эту минуту Коркоран. — Будь теперь около меня хотя бы с полдюжины молодцов матросов с „Сына Бури“, мы бы показали, как лезут на абордаж. Но с этими мокрыми курицами ничего не сделаешь».

Обратившись к Голькару, он сказал:

— Жаль, что вы не привезли с собою пушку!

— Но не лучше ли будет, — ответил Голькар, — поджечь пагоду? Что вы на это скажете?

— По правде вам сказать, мне было бы гораздо приятнее овладеть живым этим неблаговоспитанным джентльменом, желавшим меня расстрелять… Но что же делать, если нет другого средства, так и это пригодно!

Тотчас же индусы поспешно нарезали массу сухого тростника и кучами обложили им пагоду. Но в ту минуту, когда начали поджигать хворост, издали донесся гул нескольких выстрелов, к которым внимательно прислушивались Коркоран и Голькар.

— Приходится забывать о планах отмщения и бросить здесь к черту этих англичан и скакать обратно в Бхагавапур. Эти выстрелы несомненно произведены были авангардом Барклая.

В тот же момент Голькар отдал приказание садиться на коней и быть готовыми к бою или к возвращению обратно в столицу.

Очень скоро появился Сугрива, настигаемый авангардом полковника Барклая, который, узнав с изумлением, смешанным с негодованием, об опасности, угрожавшей Робартсу, уже успев выступить из лагеря, мчался на помощь своему поручику.

Сугрива, пытаясь противостоять энергичному натиску англичан, потерял ранеными и убитыми половину своего отряда и с неимоверными затруднениями возвращался обратно к Голькару, так как англичане, преследуя его по пятам, не давали ни минуты покоя.

Однако при виде двух полков Голькара, стоявших в полном боевом порядке и, по-видимому, поджидавших их с твердым намерением решительной атаки, английская кавалерия галоп заменила мелкой рысью.

Заметив стойкость и боевой порядок неприятельского отряда, полковник Барклай тотчас сообразил, что им командует офицер, более сведущий и опытный, нежели последний потомок Раггуидов. Вследствие этого он распорядился так, чтобы окружить правый фланг индусов, заставить повернуться их центр и поставить их между двумя огнями. Если его план удастся, отрезанный от Бхагавапура, его столицы и главной крепости Голькар будет вынужден к бегству и таким образом одним ударом покончится война, что было крайне важно для полковника Барклая, так как в этом случае не было бы ни времени, ни возможности похитить у него плоды победы и приписать другому славу экспедиции, так быстро и ловко совершенной. Со своей стороны и Коркоран в этот самый момент глубоко размышлял, всесторонне обсуждая положение. Он видел ясно, что за исключением его и, быть может, Сугривы никто не в состоянии командовать войсками Голькара. Старый государь хотя обладал личной храбростью, но воином никогда не был. В нем не было того хладнокровия и той уверенности, которые бывают или врожденными или приобретаются привычкой благодаря частым сражениям и продолжительной военной практикой. При том он сильно был встревожен и смущен тем, что вследствие его собственной оплошности дочь его снова может подвергнуться страшной опасности. Но во всяком случае он чувствовал громадное доверие к Коркорану.

— Государь, — сказал бретонец, — мы сделали большую ошибку: вы тем, что вздумали осаждать эту проклятую пагоду и этого негодяя Робартса, а я виноват в том, что допустил такую оплошность.

— Пожалуйста, не извиняйтесь! Я старый сумасшедший, рискуя свободой моей дочери и своим престолом из-за удовольствия сжечь полсотни англичан!

— Не будем говорить об этом. Никогда не следует толковать о прошлом, а только о будущем. Ничего не потеряно, если только ваши всадники способны оказаться стойкими. Вы, государь, примите командование правым крылом. Против вас будет кавалерия, составленная из сипаев, среди которых есть друзья Сугривы, которые, быть может, ему помогут, хотя только в самую решительную минуту. Я же буду командовать левым крылом, так как предвижу, что именно на него полковник Барклай намеревается направить все усилия; это ясно из того, что там полк, составленный исключительно из европейцев… Не под каким видом не допускайте окружить себя и нападайте энергичнее… Если вас заставят повернуться флангом, пусть это не пугает вас, так как отступление во всяком случае обеспечено.

— А дочь моя! — воскликнул старик.

— Она должна сесть на своего слона и под охраной Сугривы неспешно возвратиться в Бхагавапур. Дело не в том, чтобы выиграть сражение и разбить английскую кавалерию, но стойко выдержав нападение и в полном порядке возвратиться в Бхагавапур. Если мы будем медлить, подоспеет пехота Барклая, и мы будем изрублены в куски. Завтра, собрав все наши силы, мы сможем дать сражение при равных силах, и тогда я отвечаю за победу. И так, государь, если поставили себя в опасное положение оплошностью, теперь надо выйти из него во что бы то ни стало смелым молодецким усилием. Черт возьми, саблю наголо и помните, что ваш предок Рама проглотил бы десять тысяч англичан, как яйцо всмятку!

Вслед за тем капитан обратился к красавице Сите, уже сидевшей на слоне:

— Сита! Я вам оставляю Луизон. Сегодня она знает свои обязанности и сумеет выполнить их надлежащим образом. Луизон! Вот ваша госпожа! Вы обязаны к ней относиться с уважением, любовью, преданностью, послушанием!.. Если вы позволите себе относиться иначе, конец нашей дружбе.

Но слон Ситы не желал соседства Луизон, он постоянно с боку поглядывал на тигрицу, отстраняя ее хоботом. Луизон, далеко не отличаясь терпением, могла прийти в раздражение, а потому Коркоран поспешил ее успокоить: