Михаил Бурлаков - Москва-21

Мимо нас изредка проезжают одинокие, спешащие по своим делам автомобили, и мы, к удивлению, не встречаем никого больше. Мы садимся прямо возле Чистого пруда, я подкладываю под нас свой пиджак и откидываюсь на траву. Настя в это время заканчивает описывать свой сегодняшний день. Тут она моментально ни с того ни с сего спрашивает:

– Слушай, скажи, а почему ты тогда ушел, только честно?

Я, привыкший к ее мягкому расслабляющему тону, немного напрягаюсь, но не в силах больше врать, отвечаю:

– Понимаешь Насть, в моей жизни за все это время произошло столько всего, всяких разных вещей, которыми я не хочу испортить твою жизнь. Ты ведь слишком идеальная, и да, не смейся, для такого как я.

– О да, я идеальная, – ухахатывается Настя, но, наблюдая за мной, вскоре прекращает. – И что же у тебя случилось, что ты вдруг боишься меня испортить?

– Очень много всего такого, чем я не хочу омрачать это мгновение. Нет, ты не подумай, не то чтобы я не хочу с тобой этим делиться, просто я пока не готов это сделать. Пойми меня, я тебя очень прошу.

Настя, как я и ожидаю, понимает всю серьезность произнесенных мною слов, и поэтому даже не пытается выпытать у меня этого.

– Хорошо, я не буду спрашивать, если ты не готов отвечать, – она берет меня за руку и ложится, кладя голову мне на грудь. Мне становится еще теплее в эту почти летнюю ночь. – Тогда теперь я тебя очень прошу, расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь хорошее и доброе, что у тебя произошло, я почему-то уверена, что такое тоже обязательно есть в твоей жизни.

И я, стараясь наскрести со своих дней по нитке чего-нибудь хорошего, пытаюсь сплести из них плед, которым бы мы смогли сейчас укрыться… Я рассказываю ей про свое детство, про свои счастливые юношеские дни, про те немногие мгновения счастья, когда я делал действительно что-то стоящее, и у меня, к моему удивлению, рядом с ней получается вспоминать это самое хорошее…

Солнце уже озарило небосвод, и залитые этим чистым светом верхушки деревьев покачиваются в знак своего одобрения к моим словам. По пруду носятся еле заметные волны, навеянные легким весенним ветерком, а спящие аллеи продолжают прозябать в своем постылом одиночестве.

Я рассказываю очень долго и медленно и постепенно чувствую, как Настя мирно и тихо спит, приютившись на моей груди. Мне не хочется ее будить даже для того, чтобы сообщить ей, что в моей жизни стало одним счастливым моментом больше.

Через какое-то время я провожаю Настю до подъезда, на крыше которого я узнал, как здорово встречать закат, чмокаю ее заспанную на прощанье в щечку, желаю спокойной ночи и направляюсь к метро.

* * *

Повсюду снуют одинокие клабберы, где-то у входов в заведения кучкуются толпы побольше. Знаете, такие дешевые полуподпольные заведения, не клубы и даже не диско-бары, где раньше проходили транспати, а какие-то хипстерские подростковые наркопритоны, где вестибюль (если он есть) воняет дешевым пойлом вперемешку с запахом пота, отовсюду долбит какая-то трансуха, а твои ноги постоянно прилипают к полу, который везде залит какой-то блевотиной.

Перед входом у одного из них где-то в подворотне столпилась небольшая толпа чикс. Дамы имеют свойство становиться до неузнаваемости идентичными, когда что-нибудь примут на грудь, особенно когда примут немало. Хотя я всегда считал, что это как-то связано с их базовой комплектацией. Эти дамы что-то не скрывая обсуждают и вместе орут песню одного из современных слащавых певунов, что-то очень похожее на «Розовое вино».

Рядом стоит одинокий паренек и так же, как и я поглядывает на часы: видимо, кого-то ждет. Похоже на то, что ему сегодня не очень повезло в заведении. Я подхожу к нему и прошу закурить, он начинает доставать пачку из заднего кармана. Я не настроен на диалог, пытаюсь уйти от этого и думать о другом, но паренек походу как раз наоборот:

– Что, тоже с клуба? – начинает он. – Я тебя тут не помню.

Говорит он весьма искренне и с необоснованной добротой, которая ему, очевидно, свойственна в такие моменты и которая буквально спасает его от моего грубого ответа.

– Нет, – Сухо отвечаю я. – Не сегодня.

– Витя, – тут же выпаливает он и протягивает руку. – Я с Москвы, местный, родился в центре, живу за МКАДом.

Его настойчивая откровенность в диалоге и манера выражаться моментально рассказывают о нем все. Во-первых, он ведет себя аккурат нанюхавшийся каких-то СПИДов в туалетах. Во-вторых, ну какой он к черту москвич? Такой же, похоже, как и 90% «москвичей». Очевидно, что парнишка с акцентом, «со» своей малой родины, «с» под города какого-нибудь. И в-третьих, провалив все шансы провести эту ночь в чужих, но, по крайней мере, теплых объятьях, ему край хочется с кем-нибудь просто на просто попиздеть, и потому, видимо, идентифицировав во мне своего, он пристает с этим. Такие представления о нем сразу же создают общий фон беседы, но поскольку я нахожусь сейчас в полном раздрае, я все же протягиваю ему руку и тоже здороваюсь.

– Рад познакомиться, – продолжает он. – А ты откуда? Тоже с Москвы?

– К сожалению, да, – отвечаю я, облокачиваясь на стену. – Слушай, а у тебя всегда такая недостача общения, или только по утрам?

– Да… это… – начинает он переминаться с ноги на ногу, – Не задалась сегодня ночка. Бабье все отшило, сучки. Половина строят из себя недотрог, знаешь, типа «я не такая, жду трамвая», а потом уезжают с тем, кто подороже проставил. Ну их на хуй всех, туда им и дорога…

Тут мой собеседник переводит взгляд на тусящую кучку девчонок и с чувством обездоленности вздыхает.

– Ааа… – говорю я, удовлетворенно подтвердив свои догадки. – Ну, это известная история.

И тут он, этот Витька, Витек, мать его, начинает уходить совсем в другую степь небытовых тем, его прорывает на откровенность:

– Знаешь, вообще меня так все достало. Я закончил второй Мед, а зарабатываю копьё, живу в какой-то заднице…

И тут он начинает мне рассказывать про то, как ему не повезло в жизни, как мир не справедлив, какая херовая у него работа за копейки, какой плохой у него начальник, что условия жизни никуда не годны, что он вообще обездоленный и недополучивший в жизни причитающегося. Под конец он говорит нечто вроде «если бы возникла возможность уехать отсюда куда-нибудь, я б с радостью. Но возможностей пока нет и перспективы не радужные».

Я всегда недолюбливал людей, которые исключительно жалуются на жизнь, но сложившаяся ситуация и его последняя фраза меня выносят напрочь, и я не сдерживаюсь:

– Знаешь что, Витёк, вот смотрю я на тебя и начинаю понимать, отчего у нас все так херово было, есть и, надеюсь, не будет. Знаешь почему? А все потому, Витя, потому самому, что преобладают у нас в стране такие вот как ты. Люди, которые сперва учатся в школе жрать водку без закуси и курить на переменах в туалетах, в шарагах, если поступят, телочек разводить и на предмет хуи класть, а после в свои бесплодные двадцать с лишним лет, проебав в клубах все шансы, стоят упоротые под утро, ожидая открытия метро, и доебываются со своими невдалыми жалобами к другим. Сказать тебе, почему ты в заднице? Потому что ты, Витя, сам туда залез! Работаешь ты там, куда устроился, зарабатываешь ты именно столько, сколько заслуживаешь, условия, Витя, негодны тогда, когда ты подыхаешь, начальник относится к тебе именно так, как ты сам к себе относишься, а термин «обездоленный» применим только к осиротевшим детям войны, но никак ни к тебе, Витя! А ты, Витя, не обездоленный, а просто охуевший от того, что тебе так дохера дано, а ты перманентно въебываешь все шансы. Да, Витя, это так. Мне жаль тебя за то, что ты хочешь забыть свои корни и место, откуда ты родом. Ну, раз хочешь уехать, так уезжай побыстрее! Все вы уезжайте! Без вас станет намного лучше. Быть может действительно хорошо там, где нас нет, только вот космополитизм так не работает, Витя. Ты бы сперва сделал хотя бы немного сам лично для нашей истории, как делают те немногие другие. Вот до тех пор, пока будем клеймить все вокруг и обоссывать каждый чужие подъезды, до тех пор и будем жить в дерьме! А, Вить? Понял? Не?