Ная Геярова - Слёзы навий

А когда вокруг Обители разлилось озеро крови, узрела жрица творимое, оплакивала павших и тела омывала изувеченных. По крови босыми ногами шла, и след ее до самой Обители так и остался. Взошла на пик самой высокой башни. Смотрела сквозь миры, искала Верховную ведьму, чтобы показать, что именем ее содеяно, да так и не нашла. И слезы кровавые лились из глаз ее. Не разрешить ненависти двух жрецов. Не распутать начавшуюся войну. И винила она Мерку, ненависть в ней так и клокотала. Обратила она озером кровь погибших в той войне, и обступило оно Обитель. А сама жрица пошла по Велимиру, неся с собой проклятие на всех, кто силой ведовской обладал. Кто из ведьм успел, за грань ушел, остальные погибли от того проклятия жуткого. Ходят слухи, так до сих пор и ходят, ни мертвые, ни живые. А еще поговаривают, что Верховная ведьма успела за грань уйти, и жрица ушла за ней, чтобы там найти ее и отомстить.

— А жрецы? Что стало с ними?

Старик почесал бороду.

— Миро больше никто не видел, сразу после Ухода слухи по Велимиру шли, что подался в отшельники, вроде как снизошло озарение, и направился он в края дальние грех искупать. А Китар остался у власти. Только душа его злобой разъедена, совсем черная. Бродят его соглядатаи по землям, ведьм высматривают. А тех и след простыл.

— Зачем ему ведьмы?

Тихон пожал плечами.

— Кто его знает. Мстить? Али Мерку ищет? Оскорбленный в любви мужчина — гадкое зрелище, а уж оскорбленный жрец тьмы…

— Потому и нас Килла отправила подальше?

Тихон кивнул.

Аглая поежилась.

— Страшная история.

— Страшная. И все мы за нее крест несем.

— Неужели нельзя проклятие снять?

— Может, и можно. — Тихон пожал плечами. — Да разве нам, простым, это ведомо, когда сами жрецы между собой согласия не нашли, нам — то как? Бояре спорют, с холопов шапки летят… Осталось только ждать. Авось придет время, народятся новые жрецы. Спадет проклятие и бремя с народа Велимира. Упокоятся тогда мертвые, лягут обратно в могилы, навьи перестанут бродить. Мавки прекратят злобствовать.

Глаза Аглаи загорелись.

— Килла сказала, что Тимир жрец!

— Жрец? — домовой сокрушенно покачал головой и перешел на шепот. — Нет, он силой темной одарен. А до жреца ему надобно силу ту устаканить благословением. А благословение он только от ведьмы получить может. А иначе ходить ему сумеречным.

Аглая покосилась на Тимира.

— Значит, если и мы не ведьмы?..

— Не быть ему жрецом, — тихо проговорил Тихон и тут же вскочил. Начал поправлять на Аглае плащ. — Почитай, месяц уж верно в зените, а ты все сказки мои слушаешь. Глаз не сомкнула.

Соглашаясь, зевнул во всю мордочку хорек и начал тыкаться влажным носом в шею Аглаи. Она легла на бок, приноровила руку под голову.

— Тихон, а если найдется в нас сила ведовская, Тимир станет жрецом, он сможет снять проклятие?

Тихон вздохнул.

— Заклятие на крови, на смерти сотворенное, равновесием затворенное. Когда война между жрецами началась, потух Трисвет. Нечему стало оберегать земли. Потому и поглотило проклятие земли наши. — Тихон погладил Аглаю по волосам. — Да ты о том не думай, вам домой вернуться нужно, вот и грезь о доме. А о делах Велимировских не тебе сокрушаться.

«О доме. — Аглая крепче прижала к себе зверька, тот ткнулся мокрым носом в плечо. — Я буду думать о доме. Мы вернемся и забудем этот мир и его горести. А Велимир… останется с темным озлобленным жрецом во главе. И им будет все равно? Точно будет».

— Спи! — далекий, успокаивающий голос Тихона. Хорек вытянулся в руках. И через ночь, через лесные шорохи, послышался далекий, ласковый напев бабушки, уносящий в успокоительный морфеевский мир:

«То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит,

То мое сердечко стонет, как осенний лист дрожит…»

Ника изо всех сил делала вид, что спит. С трудом сдерживала переживания, слишком громкий стук сердца, чересчур частое дыхание. Вслушивалась в тихий разговор Аглаи с Тихоном и ничего не слышала. Не могла слышать, в ушах стоял звон. Яростно сжимала руки в кулаки, утыкалась в ставшую усилиями Тихона пушистую траву, кусала ее в бессилии, а грудь рвало безмолвное рыдание. «Бросил! — Кровь выступила на искусанных губах. — Сволочь, Стас, какая же ты сволочь!» И судорожный сдерживаемый выдох. Со страхом, не услышал ли кто. Пульсирующий стук в висках. Слеза, застывшая в уголке века. Дрожащая от боли собственной хозяйки, не выкатившаяся, но дерущая душу и сердце.

Ника сжималась под плащом. Дрожала, как от озноба. Завыть в голос так, чтобы глотку рвало. Чтобы душа лопнула и не скребла, не мутила.

Шорохи тревожные — зверье, подстегивали колотящееся сердце.

— Ника! — шепот донесся сквозь звон в ушах и шорохи, осел в голове и всколыхнулся в сердце новым болезненным ударом.

Почудилось?

Это ветер колышет ветви.

— Ника!

Она напряглась. Сердце, останови свой бой. Дай услышать. Голос… близкий, дорогой ей. Из — за кустов, из темноты за деревьями, оттуда, где раскинулся можжевельник, испуганно трясущий лапами.

— Ника! — жалостливо.

Она приподнялась. Тень куста прикрывала ее. Стихли голоса позади.

«Спи», — донесся голос Тихона.

— Ника! — тоскливо.

«Стас!» — боем в сердце. Еле сдержалась, чтобы не закричать.

— Мне холодно!

— Стас! — не повышая враз осипшего голоса. Боясь, что услышат, Ника бросила взгляд к костру. Тихон сидел, обрезая мелкие ветви и бросая их в пламя. Остальные спали. Тихо дышала Аглая, попискивал в ее руках хорь. У соседнего дерева притулился Тимир. Не знала бы, что он там, так решила — просто куча вещей набросана.

Придерживая плащ, Ника осторожно отползла во тьму.

— Подожди, Стас, я сейчас. — Торчащий корень распорол руку. Ника поморщилась, но уверенно проползла несколько шагов. И только попав во тьму, поднялась, накинула плащ.

— Стас, — глухим шепотом.

— Мне холодно.

Ника вгляделась в темноту. Одинокий силуэт, облокотившийся о древо рядом с можжевельником. В лунном свете силуэт черный и безжизненный. Он не поднимал глаз, трясся всем телом. Но ей и не нужно было видеть его лица, она узнала фигуру, голос, русый волос отсвечивал серым в лунном свете.

— Стас! — рванула к силуэту. И тут же была откинута назад. Крепкие руки схватили за плечи, притянули к себе.

— Даже не смей! — прошипели в самое ухо.

Ника всхлипнула, начала вырываться из объятий Тимира. И откуда только взялся! Он не смотрел на нее, взгляд устремился на одинокий силуэт.

— Надоело жить?

— Это… это же Стас!

В ответ Тимир так сжал ей плечо, что Ника невольно вскрикнула.

— Стас? — продолжил шипение. — Тут уж как ни назови, суть одна — нежить…

— Нет, — остолбенела Ника, всматриваясь в силуэт. Чуть сутулые плечи. Сцепленные руки. — Ты врешь! Стас жив! Вот же он! Посмотри!