Сизя Зике - Горячка

- Ха! Ничего удивительно, с этим чертовым комарьем! Фу, честно говоря, мне даже на душе легче стало. Пошли, Малыш, я уложу тебя. Ничего страшного. Немножко пострадаешь, но через пару дней все кончится. У тебя малярия. Я тут все думал, ну когда ты ее подхватишь! Не беспокойся… пошли…



В течение нескольких последующих дней Монтань не поднимался. Каждое утро мы переносили его кровать в мастерскую, чтобы он находился с нами, чтобы мы в любой момент могли обтереть ему лоб и поплотнее укрыть. Приступы малярии попеременно вызывают то горячку, то чувство холода. Температура тела достигает 41-42С, вызывая обильный пот. Из человека выходит вся жидкость, весь жир. Килограммы теряются невероятно быстро. И вот после фазы повышенной температуры, когда больной совершенно мокрый, вдруг его начинает знобить. В течение пары секунд все внутренности ледянеют. Находящийся в полусознании человек едва понимает, что с ним происходит. У него только одни чувства: раз – что тело горит, и два – что он промерз до мозга костей. Такие обессиливающие организм скачки могут продолжаться несколько дней, а иногда даже недель, все время в том же ритме.

Малярия не обязательно приводит к смерти. Сильные организмы, твердые люди ощущают возвраты болезни в течение всей жизни, раза два-три в год, а между ними случаются периоды слабости. Если же организм слабый, риск делается большим. Все зависит от силы приступа и состояния больного. Я видел силачей, которые умирали, в то время как рахитичные дети выживали. Очень многое зависит и от состояния отдельных внутренних органов. К примеру, малярия может атаковать печень, если та уже была больной. В этом одна из причин, по которой малярия сеяла опустошение среди белых, проживавших в тропиках. Через какое-то время любители виски, процент которых в данной группе весьма высок, умирают от печени.

И от малярии нет никаких лекарств. Только хинин – да и тот не всегда – может эту дрянь притормозить. Но у нас хинина не было; у нас вообще не было ничего, что принесло бы облегчение Монтаню. Единственное, что мы могли сделать, это находиться рядом с ним во время приступов и надеяться на то, что его организм выдержит.



В нашем лодочном ангаре мы сделали кровать. Таким образом, мы могли следить за больным, не прерывая работы. Мы закутывали его в плетеную подстилку, запас которых у нас был довольно большим, а когда у него начинались судороги, тогда накрывали его еще и шкурами, в основном, потамошер.

Бедняга был совершенно бледен; кожа его окрасилась восковым, желтоватым цветом. Лицо пропахали морщины, по которым все время стекали огромные капли пота. Он лежал неподвижно, погруженный в постоянной спячке, прерываемой лишь краткими пробуждениями, во время которых он бредил, выкрикивая бессмысленные обрывки предложений. Его пот выделял горький, неприятный запах, которым постепенно пропиталась вся мастерская.

Больным, в основном, занимался Пауло. Он регулярно протирал все тело Монтаня тряпками, сделанными из обрывков старых рубашек, а потом стирал их и высушивал над миской с горячей водой.

- Вот, черт, повезло же парню! Лишь бы он только выдержал! Не то, чтобы я так беспокоился, вот только не нравится мне этот его цвет.

Старик готовил реденькие супчики из сока и мякоти плодов, чаще всего, замечательного оранжевого цвета, куда прибавлял немного сахарного тростника. Как только походило на то, что Монтань готов проснуться – раза два или три за день – он тут же подбегал, чтобы накормить несчастного. Он садился на кровати с полной тыквой на коленях, поддерживал больного под голову и заливал ему в рот горячую смесь.

- Глотай! Глотай же, черт подери!… Так… Хорошо… Ну, еще немножечко… Вот, ложечку за Пауло. Ну! Господи, у него нет сил даже на то, чтобы открыть рот! Держись, Малыш! Ешь, тебе станет легче!

Вскоре Пауло и сам перетащил в мастерскую свою кровать и уже не отступал от своего подопечного. Когда я приходил к нему со своими проблемами, он озабоченно и печально сидел возле парня и меланхолично цедил свой самогон из маленькой тыквы, на его лице была видна усталость бессонной ночи. Пауло улыбался мне, вздыхал, стучал себя кулаком по бедру и обещал:

- Вот увидишь, мы выйдем их этой гадости! Не беспокойся.

- Да я и не беспокоюсь.

- Знаю, знаю. Ничего, мы вылезем, вот увидишь!



Говорят, что беда одна не ходит. Несмотря на всю симпатию, которую я испытывал к Монтаню, гораздо больше я был обеспокоен и перепуган неожиданным оборотом, который в то же самое время приняла апатия Малышки.

С течением времени я постепенно привык к отсутствию у нее аппетита, к постепенному снижению энергии. Только сейчас она уже вообще не ела и худела в пугающем меня темпе. Я глядел на нее, лежащую со все еще открытыми, но уставленными куда-то вдаль лишенными блеска глазами, с заострившимися чертами лица, кожа на котором натянулась. Сейчас она напоминала мне голодающих азиатских девочек – худющих и лишенных какой-либо надежды.

А потом у нее началась сонливость. Малышка даже и не шевелилась, весь день лежа с закрытыми глазами и только дыша: утром, когда я уходил; во время многочисленных моих визитов днем, вечером, ночью – все время она была погружена в какое-то неестественное состояние, которое меня ужасно пугало.

- Малышка? Малышка?! Проснись!

Мне приходилось долго ее шебуршить, чтобы происходила хоть какая-нибудь реакция. Она поднимала веки, пыталась улыбнуться, но ей уже не хватало сил, после чего она снова погружалась в летаргию.

Я прослушал ее всю, пытаясь найти хоть какое-нибудь объяснение или указание, касающееся этой болезни, что позволило бы мне понять, что же следовало бы сделать. Я ощупывал Малышку, обследовал каждый сантиметр ее тела. Искал какое-нибудь скрытое кровоизлияние, пытался обнаружить на коже след от укола шипа или укуса насекомого, которые могли бы вызвать эту ее сонливость.

Ничего не было. Если не считать постоянного сна и чудовищной худобы, девочка была совершенно здорова. Даже рана на ее предплечье, маленькие крючочки с которой выпали с ходом времени, прекрасно зажила и не могла иметь с этим ее состоянием ничего общего. Дыхание Малышки было спокойным, точно так же, как и выражение ее лица. Я не видел никаких следов страданий, любого, даже малейшего недомогания.

Ну что же с ней могло случиться? Я воспроизводил в мыслях все, что мы делали вместе, анализировал воспоминания, пытаясь понять: когда и что с ней могло приключиться. Одно было точно, а именно, что ее припадки плохого настроения, ее странное поведение, которые я, словно кретин, принял за оскорбления или мелкие нападки, были первыми признаками ухудшения состояния. Эта чудовищная болезнь тлела в ней уже издавна. А мог ли стать причиной болезни психический шок? Я пытался спровоцировать хоть какую-то реакцию своим неожиданным криком: