Сизя Зике - Горячка

Я натаскал килограммы плодов и старался, хотя без особого успеха, всех регулярно кормить. Только их организмы ничего не принимали. Пауло сотрясался от икотки всякий раз, как я совал ему ложку в рот. Кожа его сделалась более ужасной, более желтой, чем даже у Монтаня, что меня страшно беспокоило.

Дня через два или три после начала приступа, он пришел в себя и, лежа на кровати, заявил, что ему уже лучше. Да не будет он днями вылеживаться из-за какой-то там долбаной малярии. И как там чувствует себя Малышка?

Он поднялся; бедра его были обернуты шкурой потамошеры, прошел пару шагов и покачнулся, потому что у него закружилась голова. Я подбежал в самую пору, чтобы подхватить Старика. В течение секунды все его тело покрылось громадными каплями густого пота. Он снова потерял сознание, и с того момента, практически, в себя не приходил. Его приступы трясучки, когда температура тела резко понижалась, были совершенно исключительными. Бросаясь на кровати будто эпилептик, он раскидывал все плетенки и шкуры, иногда он не падал на землю только чудом.



Монтань тоже, время от времени, выплывал на поверхность, но полностью в сознание так никогда и не приходил. Минут двадцать он бормотал, широко открыв глаза и гробовым голосом, отрывки из Бодлера, в которых было полно трупов, падали и духов, а потом снова уплывал в небытие.



Дождь! Дождь! Дождь! Это же сколько часов провел я сидя, занимаясь своими больными, отдавшись одиночеству и самым черным мыслям, в этой бамбуковой хижине, заливаемой непрестанными потоками, один во всем свете, за недели пути от какой-либо помощи, людских обиталищ, видя исключительно тела своих умирающих друзей? Я никуда не выходил. Я уже не работал с лодкой. Я не охотился и отказался даже от вылазок за плодами. Они ничего не ели, а я не был голоден.

Ждать. Пускай придут в себя, если это вообще когда-нибудь случится; пускай перестанет дождь; пускай – наконец – произойдет хоть что-нибудь! Эти слишком медленно уходящие минуты отравляли мое самочувствие. Я, язычник, который всегда жил по-варварски, чтобы допустить существование каких-либо божественных сил, теперь молился им, одной силе за другой. Я молил их вмешаться. В мыслях я призывал воспоминания о ритуалах и молитвах православия, которые таились в глубинах моей памяти, и направлял их к небу, объединив с лоскутками иных верований, которые узнал в течение всей жизни.

А потом, во внезапном приливе ярости, я проклинал их всех, поскольку эти свиньи – как всегда! – ничего не делали.

Это ожидание, день за днем, отнимало у меня силы и разрушало мою стойкость. Когда было уже совсем невыносимо, я ложился возле Малышки, брал ее на руки, прижимал к себе и искал помощи в тепле ее тела.

Каждый взгляд, который я направлял на нее, приносил только отчаяние. Она уходила: медленно и бесповоротно; умирала без какой-либо причины, достойной этого наименования. Кто или что убивало ее? Именно это и доводило меня до безумия. Иногда же она просыпалась на пару минут, чтобы попросить водички.

Я приносил ей попить. Малышка выпивала несколько глоточков, всякий раз все меньше и меньше, и, несмотря на все мои мольбы и ласки, вновь уходила. Мне так и не удалось удержать ее. Мне приходилось прекращать произносить ее имя, когда понимал, что девочка снова погрузилась в летаргии – где-то далеко-далеко, и я с этим ничего поделать не мог.

Каждые двадцать-тридцать минут я, в испуге, склонялся над ней, над ее грудью, пытаясь уловить удары ее сердца, столь слабенькие и отдаленные. Если сомнения не уходили, я ее крепко щипал и успокаивался лишь тогда, когда она реагировала, слабым голосом ругая меня:

- Элияс… Больно…



Как-то вечером, засыпая самого себя вопросами, я наконец-то понял, что происходило. Я вышел из помещения, в котором уже даже дышать не мог, упал на лежанку Пауло и позволил, чтобы дождь падал мне на лицо, а сам выл от напряжения и страха.

Дождь холодил мое тело. Я помассировал кожу на голове и выставил лицо на струи ливня, надеясь на то, что напряжение под черепушкой хоть немного уменьшится. И вот тогда, вдалеке, над палисадом, через серость озера, я и увидел те желтоватые дымы, которые появлялись иногда по вечерам. Вредные дымы, подумалось мне. А потом вдруг вспомнил иную картинку: это была деревушка, которую мы открыли на берегу Сангхи, с ее лежащими на земле спокойными трупами, хотя ничего не объясняло причин их смерти.

Горячка, порожденная какими-то болотами. Именно это и подозревал Монтань. Молниеносное отравление или эпидемия, сказал он тогда. Теперь-то я обнаружил истинное объяснение. Точно так же, как и Малышка, обитатели деревушки заснули и уже никогда не проснулись.

И я смеялся сам над собой, истекая дождем. Все было так просто. В этом проклятом закутке царил еще один дополнительный кошмар, о котором нас предупредили перед самым вхождением в джунгли, только мы абсолютно не обратили на это внимания. Малышка была обречена. Все мы были обречены. Возможно, что и я сам также был пропитан этим ядом. А тут еще эта странная малярия, которая никак не хотела уступать!

Форт с четырьмя скелетами, смерть которых никто не сможет объяснить – вот наше предназначение. Джунгли держали нас всех в кулаке. Нас провели словно щенков, мы попались во все возможные ловушки и западни. И горячка получит нас всех!



Я бродил по форту, не обращая внимания на грязь, которое доходило до щиколоток, и хохотал до истерики, из последних сил, спотыкаясь на каждом шагу. Мы в жопе! Мы обречены на смерть! И это сделает тот чудовищный сон, который в данный момент убивает мою любимую девочку!

Неожиданно я остановился, весь перепачканный красной грязью, и , что было сил, заорал:

- Нет! Не я!!!

Ну почему? Я категорически отказывался подчиниться. Какой была причина этого приговора? А никакой! Дело было лишь в удовольствии распространения зла, только я не дам себя обмануть.

- Нет, блядь, меня ты не получишь!!! Сука!!!

Я обматерил весь свет, после чего опять свалился на лежанку. Мои друзья медленно издыхали, но я-то еще держался. Раз они уже не жили или потенциально не жили, то не было никакого повода, чтобы я жертвовал собой и оставался здесь ради того, чтобы одним скелетом стало больше. Нужно самтываться отсюда, и немедленно!

Скорее всего, пройдут месяцы, прежде чем я доберусь до цивилизации или ближайшей деревни, которая хоть в чем-то будет на нее похожа – гно своего я добъюсь! Забираю винчестер, немного харчей, а всех остальных бросаю здесь. Нужно спасать собственную шкуру. И не нужно рассказывать мне о солидарности и тому подобных бреднях. Я сражался. Я отдал на это все, что мог. У меня самого почти что не осталось сил. Они не захотели выздоравливать? Пускай умирают без меня!