Василий Стенькин - В осажденном городе

Шадрин замолчал, закрыл коричневую папку и посмотрел на сержанта.

— К сожалению, сотрудники райотделения не только не вникли в содержание заявлений, но от себя добавили: «обобщили», «заострили». Получилась искаженная картина, — заключил он.

— Объясните, почему так случилось? — строго спросил Прошин, обращаясь к сержанту. Тот хотел подняться, Василий Степанович показал жестом, чтобы он сидел.

— Конечно, не все подтвердилось. Но ведь собираются, ведут нездоровые разговоры, — пытался оправдаться начальник районного отделения.

— Собираются? Допустим! — возразил Прошин. — Но на каком основании вы обвиняете людей в тяжком преступлении? Живые же люди, семьи у них… Понимаете ли вы, что бросить тень на честного человека — совершенно недопустимо для чекиста. Это позор, преступление!

— Товарищ капитан, но ведь, если даже отбросить заявление, о котором говорил лейтенант Шадрин, что-то остается.

— Что-то? Нам нужны доказательства вины, а их нет! — Прошин подошел к сержанту, тот поднялся. — В печь! Все — немедленно в печь! Вы слышите? — воскликнул он, теперь уже обращаясь то к Шадрину, то к сержанту.

— Василий Степанович, может, еще проверить, — робко проговорил Шадрин.

— Вы что — себе не верите? Чего проверять, если дело возникло на липе? Прекратить проверку и немедленно сжечь все материалы! — повторил он.

— А вам, молодой человек, не место на оперативной работе. Здесь нужны честные люди, а вам после этого нельзя доверять!

— Товарищ капитан, — сержант хотел что-то сказать в свое оправдание.

— Никаких оправданий не хочу слышать! Я доложу начальнику управления и поставлю вопрос о вашем увольнении, сержант. Идите!

Прошин был требователен и резок в отношении недобросовестных работников. Те из подчиненных, которые не хотели или были не способны глубоко разбираться в его сложной натуре, называли его суровым и жестоким. Другие же, — такие, как Поль и Ганин, — напротив, правильно оценивали бескомпромиссную требовательность Василия Степановича, считали, что без нее нельзя обойтись в сложившихся неимоверно трудных условиях. Вместе с тем они замечали и отеческую заботу своего начальника, которая открыто проявлялась нечасто и, может быть, скупо, но именно она выражала суть его характера, и поэтому они прощали Василию Степановичу излишнюю резкость.

И Василий Степанович ценил умных помощников, приближал их к себе, зато совершенно не терпел тех, кто ленится думать, и был беспощаден к ним. Они-то и говорили о жестокости Прошина, для него, мол, оперативный работник — это автомат, который можно выбросить на свалку, как только он перестанет действовать.

Вскоре сержант действительно был уволен из органов НКВД и передан на учет в райвоенкомат.

Прошину хорошо запомнился этот случай; где-то в глубине души у него оставались сомнения: не погорячился ли, не поспешил ли уничтожить материалы. Успокоился лишь через полгода, когда узнал, что Буров — человек непризывного возраста — добровольно пошел на службу в Красную Армию, в боях с фашистами проявил отвагу и награжден орденом Красной Звезды.

Едва боль утихла, Прошин поднялся, разыскал начальника отдела Коненкова Никандра Ивановича и попросил доложить обстановку на военных предприятиях Кировского района: как идет эвакуация рабочих и оборудования, значительны ли разрушения, какие цехи могут выпускать продукцию, состояние охраны, борьба с пожарами и хищениями.

Несколько часов тому назад ему позвонил Александр Иванович Воронин и предложил подготовить докладную записку по этому вопросу для городского комитета обороны.

Никандр Иванович доложил полные данные по всем оборонным заводам. Прошин оставил материалы у себя, еще раз перечитал их при тусклом свете карманного фонаря и приступил к составлению документа. Выдержка из докладной записки отчетливо показывает сложившееся к тому времени положение.

«Завод N. Заводские корпуса пострадали незначительно. Эвакуация основного оборудования закончена: четыре эшелона отправлены в июле в Кемерово, Дзержинск и Молотов, пятый эшелон следовал в Куйбышевскую область, попал под бомбежку, и часть оборудования погибла. Всего вывезено: две кислородные установки, двести пятьдесят две единицы станков и прессов; тридцать восемь станков переданы походным армейским мастерским. На баржи погружено сто пятьдесят станков и прессов; на тех же баржах находится пятьсот рабочих и членов их семей; они в течение десяти дней ждут отправки. Руководство завода просило командование пятьдесят седьмой и шестьдесят четвертой армий выделить буксирные пароходы, но получило отказ: из-за больших воинских перевозок удовлетворить просьбу не представляется возможным.

Нижне-Волжское пароходство обещало выделить буксиры, но до сих пор не выполняет своего обещания, чем ставит под угрозу жизнь многих людей.

Рабочие и их семьи находятся в исключительно плохих условиях, это может вызвать массовые заболевания.

Сто двадцать семь единиц станочно-прессового оборудования погружено на платформы, восемьдесят единиц демонтировано и находится в цехах; тридцать пять вагонов с электроматериалами, а также цветными металлами отправлены по железной дороге через Ленинск; часть вывезена за Волгу, куда выехали директор завода и группа специалистов.

На заводе остались двести семьдесят девять рабочих, служащих и работников пожарной охраны. Они изготовляют печи, ремонтируют танки и автомашины для воинских частей, восстанавливают забор вокруг завода…»

Столь же подробной была информация и по другим предприятиям. Только продукция, выпускаемая цехами заводов и фабрик, была иной; назывались сотни тонн хлеба, горчичного масла и мыла, десятки тысяч баллонов и бутылок зажигательной жидкости и дымообразующей смеси, сотни тысяч мин, валенки, фуфайки, шапки и рукавицы; возвращенные в строй танки и повозки, окопные печи и дезокамеры — всего не перечислить.

Вечером начальник управления Воронин появился в штольне, одобрил докладную записку и обещал немедленно передать ее председателю городского комитета обороны, первому секретарю обкома партии Алексею Семеновичу Чуянову.

Однако в тот момент Воронин был обеспокоен другим: 25 августа в сторону Камышина отправились большие волжские суда «Михаил Калинин», «Память Парижской коммуны» и «Иосиф Сталин», они вывозили детей, женщин и стариков из осажденного города. «Михаил Калинин» и «Память Парижской коммуны» под прикрытием тумана и дымовой завесы благополучно миновали опасный, обстреливаемый немцами участок, напротив Акатовки, а теплоход «Иосиф Сталин», на котором находилось тысяча двести человек, в числе их семьи сотрудников НКВД, попал под вражескую бомбежку и вынужден был причалить к левому берегу Волги. Над жизнью женщин и детей нависла смертельная опасность.