Василий Стенькин - В осажденном городе

5 апреля сорок второго года «Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами» подписал директиву за номером сорок один; в ней определялись задачи летней кампании, в частности указывалось:

«…в первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожения противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет».

Директива была отпечатана в четырнадцати экземплярах и имела гриф:

«Сов. секретно. Только для командования. Передавать только через офицера».

Несмотря на строгие предупреждения и ограничения, советским разведчикам, действовавшим в тылу врага, удалось получить довольно полную информацию о планах гитлеровского командования на предстоящее лето. В чекистском документе, направленном в Государственный Комитет Обороны, говорилось: главный удар будет нанесен на южном участке, с задачей прорваться через Ростов к Сталинграду и на Северный Кавказ, а оттуда по направлению к Каспийскому морю. Этим путем немцы надеются достигнуть источников кавказской нефти.

Но Ставка и Генеральный штаб по-прежнему считали, что главный удар будет нанесен на московском направлении. Это можно было понять: на расстоянии чуть более ста пятидесяти километров от Москвы стояла самая сильная группировка фашистской армии численностью в семьдесят дивизий.

В какой-то мере противнику удалось ввести в заблуждение советское командование. В конце мая фельдмаршал Клюге подписал «Приказ о наступлении на Москву». Этим приказом был объявлен план фиктивной операции «Кремль». Группе армии «Центр» предписывалось:

«Разгромить вражеские войска, находящиеся в районе западнее и южнее столицы противника, прочно овладеть территорией вокруг Москвы, окружив город, и тем самым лишить противника возможности оперативного использования этого района…»

Этот план, конечно же, стал известен нашему Генеральному штабу.

К началу июля истинные оперативные планы фашистов стали ясны, и советское командование приняло экстренные меры к усилению войск, действовавших на Сталинградском направлении.

Однако к началу сражения за Сталинград, которое принято считать с 17 июля, немецко-фашистские захватчики имели превосходство в танках в два раза, а в самолетах — более чем в три с половиной раза: против семисот сорока танков противника советские войска имели триста шестьдесят; против одной тысячи двухсот самолетов — лишь триста тридцать семь.

Используя преимущество в боевой технике, немцы пытались окружить наши войска, ведущие оборонительные бои в излучине Дона, выйти к городу Калач и развернуть стремительное наступление на Сталинград.

Лейтенант госбезопасности Наумов, сержант госбезопасности Сердюков с отрядом в тридцать человек прибыли к Калачу, когда там только что закончилась бомбардировка. Чекисты оценили обстановку и, соблюдая меры предосторожности, въехали в город.

Начальник районного отделения НКВД лейтенант госбезопасности Андреев с радостью и удивлением встретил Наумова и его товарищей.

— Спасибо, Николай Ильич! — благодарил он. — Я вовсе замотался.

— Почему не докладываешь руководству управления? — строго спросил Наумов: Василий Степанович приказал ему немедленно установить связь районного аппарата с управлением НКВД.

— Ты разве не видишь, какой ад здесь? Нынче шесть раз бомбили — все разбито…

— Эвакуация закончена?

— Час назад. На двух машинах отправил людей и дела.

— Немцы далеко от вас?

— Километрах в десяти-пятнадцати.

— Какое положение в городе?

— Положение — хуже некуда: пожары, в город везут раненых с фронта. А где их размещать? Медперсонала не хватает…

— Поехали к коменданту города! — потребовал Наумов. — Там решим.

Комендатура, размещавшаяся в здании райвоенкомата, была забита людьми, тут были отставшие от частей красноармейцы, женщины, горожане; все они что-то требовали, что-то просили, плакали. Пожилой майор не успевал отвечать на вопросы и мало кому оказывал помощь: чувствовались неразбериха и растерянность.

— Вы чего хотите, капитан? — спросил комендант, видимо приняв одетого в полевую форму Наумова за армейского офицера. Николай Ильич предъявил мандат.

Работники военной комендатуры и чекисты группы Наумова с трудом набрали в разбитом городе восемь грузовых автомашин с водителями, погрузили и отправили в тыл около полутораста раненых; навели порядок на переправе, организовав беспрепятственное прохождение транспортов с вооружением к фронту; наладили комендантское патрулирование по городу.

Недалеко от переправы через Дон группа Наумова несколько раз попадала под артиллерийский обстрел и бомбежки.

Бойцы из полка НКВД искали случая ввязаться в драку с немцами, но Николай Ильич, помня предупреждение Прошина об осторожности, сдерживал их патриотический порыв.

Как-то он вернулся из военной комендатуры на пункт, где отдыхали бойцы, и застал такую картину: красноармейцы точили кортики-штыки от полуавтоматов.

— Это что такое? — спросил Наумов.

— Точим ножи, пригодятся в бою с фашистами.

— Нет, товарищи, боя не будет, у нас другая задача — разведать обстановку и возвратиться в Сталинград.

— Выходит, зря потратили время. Стыдно будет в глаза глядеть товарищам, — сказал высокий, худощавый старшина.

— Я сам готов сразиться с захватчиками, — признался Наумов, — но нарушать приказ не имею права. Задачу мы выполнили — значит, не зря потратили время и стыдиться нам нечего. Сколько у нас раненых?

— Два человека, — доложил сержант госбезопасности Сердюков, с десятком бойцов дважды вступавший в разведывательный бой с передовыми частями противника.

Ночью, перед отъездом из Калача, Николай Ильич и Сердюков вышли в палисадник, сели на лавочку, молча курили. Стояла тихая и душная ночь. Наумов смотрел в темное звездное небо, прислушивался к отдаленному гулу, доносившемуся с закатной стороны. Такое случается в засушливую летнюю пору: задолго до грозы виднеются сполохи, доносятся глухие раскаты грома, от которых, кажется, земля содрогается.

Хоть и обманчивой была тишина прифронтовой ночи, но и она настраивала на лирический лад.

Валентин Александрович Сердюков размышлял о жизни, которая наступит после окончания войны, когда захватчики, все до единого, будут изгнаны с советской земли.

— Ты о чем думаешь? — спросил Николай Ильич.

— О жизни, которая будет после войны, — сказал Сердюков, блеснув белками глаз. — Открою свою задумку: мечтаю написать книгу, рассказать о нашем суровом времени…

— Наверное, без нас напишут, Валя.