Стефан Грабинский - Остров Итонго

— Вы что-нибудь видели? — спросил он.

— Перед нашими глазами проплыло прошлое, — ответила Руми. — Ты очень устал, мой король?

Она с улыбкой погладила его волосы.

— Немного. Но если я выпью кубок гуарапо, который ты мне собственноручно дашь, ко мне вернутся силы и я снова буду крепок, как в первый день похода.

Он встал и, поддерживаемый Атахуальпой, пошел с друзьями к ожидающим их воинам.

Остаток этой безмятежной и тихой ночи прошел спокойно, а когда заря окрасила розовым цветом верхушки лесов, обоз победителей и побежденных отправился в дальнейший путь к родному гнезду.

После возвращения домой состоялся суд над Маранкагуа. Ведение дела и вынесение приговора Чандаура поручил Совету Десяти. Он не хотел, чтобы его обвиняли в жажде личной мести.

Разбирательство закончилось быстро. Вина была очевидна. И приговор не вызвал у судей никаких сомнений. Они единодушно приговорили предателя к заключению на двадцать четыре часа в «вигваме смерти». Король утвердил приговор.

Наказание было страшным, но справедливым. Вигвамом смерти называлась совершенно темная, лишенная окон хижина, расположенная на краю селения, вблизи прибрежных скал, в которую помещали закоренелых преступников, чтобы те провели там сутки в обществе предварительно запущенных туда ядовитых змей. По истечению назначенного времени дверь хижины открывали. Если заключенному чудом удавалось избежать укуса одной из рассвирепевших от голода рептилий, его усаживали на утлую, сколоченную из эвкалиптовых досок пирогу и отдавали на милость океана.

Если же он погибал от яда одной из змей, его тело, вымазанное испражнениями, закапывали как падаль далеко за селением, в огороженном месте, называемом «фейтокой преступников».

К исполнению приговора приступили немедленно. В шесть часов вечера огромная людская толпа собралась перед зловещим домом и ожидала прибытия осужденного. Когда показался отряд стражников, ведущих связанного шамана, со всех сторон послышались возгласы возмущения и брань в его адрес. Женщины, особо разгневанные на предателя, подскакивали к нему с кулаками и плевали в лицо. Одна из них, молодая и красивая, по имени Напо, которая лишилась мужа во время ночного нападения черных, угодила арестованного камнем в грудь. Тогда стражники окружили его плотным кольцом и не допустили дальнейших нападений. Наконец, они остановились у цели. Двое воинов развязали Маранкагуа руки и, держа его крепко за плечи, подвели к дверям вигвама. Двое других стояли с обеих сторон на страже. Начальник эскорта, Ксингу, отодвинул железный засов и слегка приоткрыл двери. В эту же секунду солдаты, державшие Маранкагуа, со всей силы втолкнули его внутрь темницы, а стражники тотчас захлопнули за ним дверь и задвинули засов. Солнечный диск, краснеющий между скалами, к этому времени уже наполовину погрузился в океан. Только на следующий день, в это же время, Ксингу должен был собственноручно отпереть вход и отпустить стражников.

Первая часть наказания была приведена в исполнение. Некоторое время в толпе царило глухое молчание. Люди напрягали слух, пытаясь услышать из глубины темного вигвама хоть какой-нибудь шум. Но все было спокойно. Тихо было около хижины, тихо было и внутри нее. А когда среди этой глубокой тишины солнце наконец-то погрузилось в море, Ксингу приказал солдатам разогнать толпу по домам. Люди расходились неохотно и постоянно оглядывались. Воины эскорта снова построились и ровным, слаженным шагом отправились в селение. Остались только двое стражников, которые с поднятыми копьями заняли свои места у дверей вигвама.

Чандаура не присутствовал при исполнении приговора. Если бы не твердая воля народа, требующего смертной казни, он бы заменил ее на пожизненное изгнание. Но Хуанако — а Чандаура всегда считал, что мнение первосвященника отражает чувства и убеждение итонган — с негодованием отверг предложение короля и потребовал исполнить приговор. Предателя следовало наказать со всей строгостью. В связи с этим король должен был предоставить Маранкагуа его собственной участи.

В тот же вечер, когда уже смеркалось, воспользовавшись минутой свободного времени и тропинкой, укрытой среди зарослей катальпы, Чандаура пробрался в святилище Пеле. Руми сидела у огня и подбрасывала в него поленья сандалового дерева и круглые, как человеческая голова, шишки араукарии. По храму плыли струи голубого дыма и наполняли помещение ароматом. При виде короля жрица встала от огня, низко поклонилась и хотела уйти в глубь святилища. Он остановил ее умоляющим жестом.

— Почему ты убегаешь от меня, Руми? Я тебя здесь искал.

Она остановилась, низко опустив голову.

— Что изволишь, мой король и господин?

— Я пришел сказать тебе, Руми, что ты мне дороже моего королевства и я ценю тебя выше собственной жизни. Я пришел, чтобы сказать тебе о своей любви.

Она покачнулась, словно пальма под ударом топора. Тихий стон, похожий на голубиный плач, вырвался из ее груди. Жрица заслонила руками лицо.

— Зачем ты мне об этом сказал, Чандаура? — жалобно спросила она.

— Потому что я люблю тебя, Руми, и хочу, чтобы ты стала моей.

Он схватил ее в объятия. Она не сопротивлялась. Как беспомощный ребенок опустила она руки и зажмурила полные золотых блесток глаза. На ее губах, горячих как пурпур кеннедии, при прикосновении обжигающего поцелуя расцвела сладкая улыбка, а смуглое лоно, жаждущее ласк, подалось навстречу мужчине.

— Ты сильнее, чем мои боги, Чандаура, — шептала она, обвивая его руками. — Сильнее, чем тени предков, сильнее, чем духи стихий. Ты — мое предназначение.

А он, лаская ее груди, сочные, как плод гуавы, и ароматные, как перуанский бальзам, решительно произнес:

— Отныне мы плывем в одной лодке. Моя судьба — это и твоя судьба, Руми.

Она прижалась к нему.

— Теперь ты должен защитить меня от гнева богини Пеле. Я нарушила обеты. Осквернила ее храм.

Он взял ее на руки как ребенка и, покрывая поцелуями, носил по святилищу.

— То, что ты ради меня совершила, я беру на себя, — успокаивал он ее, покачивая на руках. — Я освобожу нас обоих от законов этой земли. Ведь я чувствую, что и твоя душа — это жительница других земель, других стран, что и ты не раз пыталась противиться судьбе.

— Мой Мудрый, мой Могучий, мой Король! — в упоении шептала она.

Летели мгновения, проходили часы и исчезали безвозвратно. Опустилась луна, заглянула в святилище, прикоснулась к возлюбленным нежными лучами, скрылась за стеной, заглянула снова через другое окно, улыбнулась и исчезла за колонной.

Руми уснула на руках у Чандауры. Он еще раз коснулся губами ее раскрытых, как лепестки розы, губ и осторожно положил ее на постель. Заслонив лицо полой пончо, он тихо выскользнул на тропинку с другой стороны храма.