Стефан Грабинский - Остров Итонго

Была полночь, и луна путешествовала высоко в небе. Король замедлил шаг и шел, вновь вспоминая минуты упоения. Любовь к Руми вскружило ему голову, как вино. Он слышал ее шепот, когда она робко искала его ласк, чувствовал стыдливое прикосновение ее пальцев. Она умела любить, эта полудикая сеньорита! Накинуть ей на голову кружевную мантилью, золотой гребень и розу воткнуть в волосы, дать в руки веер — и пусть правит бал прекраснейшая из креолок под звуки гитар и мандолин в чудесных изгибах хабанеры. Дочь пампасов!

Пьяный от счастья король не заметил даже, что вышел из зарослей акации и бродил среди прибрежных скал. Только всплеск волны, которая пеной обрызгала ему лицо, пробудил его от грез. Он поднял голову и огляделся. С правой стороны к его ногам игривым прибоем подкатывал океан, впереди возвышалась массивная скала с плоской вершиной, слева чернел пандановый лес. В ту сторону и повернул Чандаура. Не успел он пройти и десяти шагов, как его остановили два резкие и почти одновременно прозвучавшие в ночной тишине голоса:

— Кто идет?

— Чандаура, король! — ответил он и увидел, что стоит перед вигвамом смерти.

Стражники, услышав хорошо им знакомый голос, отступили на несколько шагов и, в знак приветствия, высоко подняли над головами копья. Чандаура положил руку на дверную задвижку. Ему в голову пришла странная мысль.

Действительно ли, после всего им пережитого, лишь обыкновенная случайность является виновницей того, что он оказался в этом месте? А может быть, это не случайность? Может быть, он пришел в самое время?

Медленно, улыбаясь, он отодвинул засов.

— Мой король! — запротестовал один из стражников. — Время, назначенное судьями, еще не истекло. Сейчас всего лишь полночь.

Чандаура окинул его строгим взглядом.

— Брат мой, — медленно произнес он. — Молчи. Не подобает солдату сдерживать своего короля и вождя.

Воин выпрямился и словно окаменел. Какое-то время король еще колебался и прислушивался, держа руку на засове. Гробовая тишина, царившая внутри, лишала его смелости. Вдруг среди этой тишины раздался дикий, безудержный смех… Его эхом отразили прибрежные скалы, повторили леса и поглотила ночь. Чандаура открыл двери.

На пороге показалась освещенная полной луной фигура шамана. Он стоял, безумно всматриваясь в пространство, а через мгновение снова разразился ужасным хохотом. Его тело обвивали две змеи — гремучник и кобра. Первая из них, обмотав кольцами шею Маранкагуа, зависла над его головой, словно диадема. Вторая, не менее злобная, опоясала его торс и приближала раскрытую для атаки пасть к его груди. Ужасный раскат смеха, должно быть, раздразнил рептилию. Глаза змеи наполнились кровью, хвост несколько раз яростно метнулся и пасть впилась в левый бок шамана. С лица Маранкагуа исчезло выражение безумной радости, ее место занял адский страх. С глухим ревом он бросился бежать.

Он несся, как стрела, выпущенная из лука — через гущи катальпы и цекропии, заросли папоротника, колючие купы мульги, — пока не оказался среди скал. Его черная, высокая фигура, увенчанная зигзагообразными телами змей, мелькнула на остроконечной прибрежной скале, перескочила с невероятной смелостью на соседнюю скалу, проскользнула, словно молния, по базальтовой глыбе и рухнула в море. Но до поверхности воды он не долетел. По пути к океанской бездне тело колдуна наткнулось на торчащую из воды остроконечную вершину рифа и, пронзенное насквозь, повисло на ней, как нанизанное на шпильку насекомое.

Так закончил свою жизнь Маранкагуа, главный шаман итонган, колдун, предсказатель и лекарь, называемый Великим Врачевателем. Его останки, высохшие и почерневшие от солнца и морских ветров, еще долго виднелись на вершине остроконечной скалы. Но, наконец, одна из высоких волн, размахнувшись с громким всплеском, дотянулась до него, подняла и унесла далеко в безграничный простор океана…

Десять лет прошло с тех пор, как океан выбросил на берег острова Итонго двоих белых людей, и девять с лишним лет со времени, когда один из них, названный Чандаурой, взял в свои руки королевскую власть. За эти годы многое изменилось, и вереница событий, которые до сих пор сменяли друг друга со скоростью сонной улитки, теперь превратилась в несущийся с невероятной быстротой горный поток. Безвозвратно кончилась многовековая дрема времени, и в мир победоносно ворвалось движение. Во сто раз возросла ценность и значимость каждого часа.

Исчезли минуты, плывущие в тихой задумчивости — вязком иле, лениво тянущимся из прошлого, — а наступили минуты новые, наполненные делом, минуты-искры, с упорством преобразующие облик земли. Все двигалось вперед с головокружительной скоростью падающего метеора.

Кому нужна такая спешка? Какой прок от этой скорости? Какова ее цель? Какова причина?

Никто ничего не знал, никто ни о чем не догадывался. Конечно же, кроме самого короля и его советника и друга, Атахуальпы. Так хотели белые правители. Итонгане послушно исполняли их волю и слепо и, возможно, вопреки собственному желанию ускоряли темп жизни на своем острове.

Старые селения и деревушки превратились в города и городки, в которых с утра до вечера, в больших домах, где все двигалось и откуда доносились неслыханные прежде звуки, трудились люди. Как из-под земли вырастали заводы, мануфактуры, фабрики, доменные печи и мастерские. Строились больницы, школы и приюты. В горах открыли прииски серебра и золота, медные, железные и кобальтовые рудники. Добытые там металлы привозились по узкоколейным железным дорогам в близлежащие города и перерабатывались для человеческих нужд в огромных кузницах и комбинатах.

В лесах под свист пара работали неутомимые лесопилки, а по блестящим рельсам неслись железные тележки, загруженные хинным, хлебным, каучуковым, камфорным, сандаловым деревом, эвкалиптом, сосной каури, казуариной, араукарией и пальмами.

Благодаря мудрому правлению короля началось возделывание зерновых, развилось садовничество. В летний период, между октябрем и мартом, когда влажные пассаты с юго-востока сталкивались с горным хребтом и приносили обильные дожди, на полях созревала пшеница, ячмень, кукуруза и бататы, сахарный тростник, бамбук, табак, хлопок, рис, маниока и таро.

В садах и на плантациях собирали бананы, плоды гуавы, фисташки, дыни и сочное авокадо.

В этот период воздух был наполнен ароматом миндального дерева и пименты, из коровьего дерева сочилось питательное молоко, пахла корица и апельсины.

На ветвях xеномелесa поспевали плоды, которые растертые ближе к осени в однородную массу, смешанные с молоком кокосовой пальмы и пропущенные через сахарный тростник, давали сладкий и прохладный шербет.