Норман Льюис - Зримая тьма

Я достал пятнадцать тысячефранковых банкнотов и вручил ей. Долорес с благоговением разгладила их пальцами, сложила и спрятала в сумочку. Потом откинулась на стуле, глубоко вздохнула и, не разжимая губ, улыбнулась видению, открывшемуся ей за мрачными, обмазанными штукатуркой стенами кафе.

— Так Жозефа все-таки убили европейцы?

Долорес снова кивнула головой. Ее лицо

приняло благодушное выражение. Теперь она могла свободно вздохнуть и в любую минуту, когда только ей захочется, выйти в эту дверь и затеряться в лабиринте касбы, как в джунглях Конго. Деньги были отмычкой, открывавшей все двери на пути к бегству. К ней вернулась прежняя уверенность, наполнив ее новой силой. Она вынула губную помаду и принялась уродовать свой рот. Крепкий сладковатый коньяк заметно оказывал свое действие.

Я решил попытать счастья.

— Почему же его убили?

Человек, сидевший позади Долорес, с шумом отодвинул стул и встал из-за стола. Это был типичный испанский крестьянин с растрескавшихся от солнца долин Кастилии, который, оставив, быть может, у дверей пару мулов, уплетал смоченный оливковым маслом хлеб, обеими руками запихивая в рот куски и после каждого глотка откидывая назад голову, как собака. Она совсем забыла о его присутствии.

— Так почему?

— Организация. Это все организация.

— Вы хотите сказать, какие-то распри среди бандитов?

— Не то. Вернее, не совсем то. Жозефу дали поручение, а он его не выполнил. То есть босс дал ему задание, а он то ли не захотел, то ли не смог его выполнить — не знаю. Во всяком случае, этого было достаточно. Жозеф понимал, что это конец, да и все мы знали.

— Отказ от выполнения приказа, да? Это похоже на мафию.

— Жозеф уже устарел для таких дел. Он потерял хватку. Если хотите знать мое мнение, он никогда не был особенно пригоден для этого. Жозеф тихоня. И скажу вам, для нас, девушек, он был как родной отец и помогал нам чем только мог. Жозеф был слишком стар для той грязной работы, какую его хотели заставить выполнять, но, будь он даже помоложе, он все равно не мог бы за это взяться. — Крепкий коньяк разбередил воспоминания о кончине Жозефа, и две слезинки, смешавшись с краской для ресниц, покатились по ее щекам.

— Что же это было? Торговля наркотиками, незаконный ввоз оружия или еще что-нибудь в этом роде?

Долорес с презрением покачала головой. Светлая с черными прожилками слеза упала мне на руку.

— Жозеф был выше этого. Все, что от него требовалось, это поддерживать порядок среди арабов. Если случалось, что кто-нибудь из арабов начинал немного зазнаваться, как, например, тот доктор, который пытался создать какой-то союз, организация поручала Жозефу побеседовать с таким человеком, и тот, кто бы он ни был, всегда после этого притихал. Жозефу не нравились такие поручения, но у него не было другого выхода, потому что, раз вы вступили в организацию, выйти из нее уже невозможно. Я вам говорила, что, как только мы увидели Мишеля, когда он заходил в последний раз, мы сразу поняли, что быть беде.

— Вы ничего не говорили мне про Мишеля.

— Разве? Я думала, что говорила. Когда появлялся Мишель, мы уже понимали, что это значит. Через него босс передавал приказания. Мишель — красивый парень, и у него американский автомобиль. Всем нашим девушкам он очень нравился. Как мужчина, я хочу сказать. И все же всякий раз, когда он приезжал, нам становилось страшно. Мишель всегда говорил Жозефу, что надо сделать, и мы часто слышали, как они между собой спорят. Иногда мы подслушивали в замочную скважину. «Я делаю только то, что мне приказывают, старина. Так что не сердись на меня», — уговаривал Мишель Жозефа. Так было, когда Жозеф говорил ему, что с него хватит и он хочет выйти из организации. Мишель относился к нему очень хорошо. Все любили Мишеля, в том числе и Жозеф. Мы только знали, что всякий раз, когда появлялся Мишель, надо было ждать неприятностей. В тот раз дело было хуже, чем обычно. Мишель сообщил Жозефу, что тот должен прикончить семью одного фермера и обставить все так, будто это дело рук арабов. Жозеф ответил, что не может этого сделать, и, несмотря на все уговоры Мишеля, отказался изменить свое решение. Мишель сказал, что сочувствует ему, но Жозеф должен понимать, что это значит. Он купил бутылку шампанского и пригласил нас всех выпить с ним, а уезжая, всех обнял. Жозефа он обнял тоже. Я поняла, что теперь остается только ждать. Босс никому и никогда не прощал такого. Он не мог этого позволить.

Я представил себе эту ужасную сцену: эдакий смазливый бездушный убийца, кумир всех женщин, сентиментальничающий перед намеченными жертвами.

— Мишель — рыжий? — спросил я.

— Да, у него рыжие волосы. А откуда вы знаете, что он рыжий?

— Кажется, я его где-то видел. — Красивый парень с американским автомобилем… Американский автомобиль…

Смутный образ, возникший в глубине моего сознания, становился все более четким, как изображение, постепенно вырисовывающееся на фотографической пластинке. Детали все еще оставались неясными и расплывчатыми, но черные контуры главных фигур выступали достаточно резко, и их безошибочно можно было узнать по жестам и позам. Итак, организация, расчетливо соблюдая строгую экономию сил, одним ударом убила двух зайцев. Она устранила слабого и непокорного члена организации, укрепила тем самым дисциплину среди других неустойчивых членов и вместе с тем нашла жертвы, чья гибель должна взорвать тот ненавистный, основанный на компромиссе мир, который, видимо, грозил свести на нет ее влияние в Алжире.

Организация… Она поддерживала старые циничные законы, завезенные в Алжир поселенцами из Южной Европы, и незримо присутствовала повсюду, словно крокодил, выставляющий только один глаз над поверхностью воды, вездесущая, как старинная религия этой земли, скрывающаяся под нахлынувшим из Леванта фальшивым благочестием. Организация была всемогущей, ибо она покоилась на прочной основе жестоких, неизбежных свойств человеческой природы, а не на таких легкомысленных идеях, как абсолютная справедливость, демократия, равенство людей перед богом, независимо от цвета кожи и вероисповедания. Организация охотно использовала эти лозунги для своих целей, хотя по духу своему они были чужды ей, так же как Нагорная проповедь чужда суровым людям бронзового века, населяющим Калабрию или Старую Кастилию. Я был совершенно уверен, что и Боссюэ, и префект, и вицепрефект, и его невозмутимый заместитель с тяжелыми веками прекрасно знали, кто подлинный виновник насилий в Эль-Милии. Все эти представители христианского государства были людьми хитрыми, практичными, и я подозревал, что, подобно всем прочим защитникам установленного порядка, они разделяют в глубине души первобытную мораль своей расы. Латур — это чудаковатый христианский рыцарь Сервантеса, который боролся с призраками и тенями, в то время как санчо пансы низменной земли безучастно стояли в стороне и посмеивались, прикрыв рот рукой. Поражение Латура было предрешено еще до того, как началась борьба. Организация всегда сумеет взять верх над ла- турами. Она будет обманывать, изворачиваться, менять свой курс, скрывать под ухмыляющейся демократической личиной ироническую улыбку власть имущего, а когда понадобится, отбросит эту личину прочь и нанесет безжалостный удар. Если, в конце концов, организация будет разбита, то никак не усилиями тщедушных поборников христианства. Победит народ, готовый к бою, пробудившийся наконец от долгой спячки.