Норман Льюис - Зримая тьма

Мне едва ли требовалось подтверждение, но я все же вынул из кармана фотографии и показал Долорес ту, на которой были сняты Фиоре и молодой человек с рыжими волосами.

— Это ваш друг Мишель?

Она вскрикнула от изумления.

— Да, это Мишель! Он самый. Только с недавних пор улыбочка исчезла с его лица. Он теперь в немилости.

— Как же это случилось?

— Я знаю об этом только по слухам. Говорят, Мишель убежал с любовницей босса.

— И теперь, наверно, его должны уничтожить?

Долорес сделала гримасу.

— Я не хотела бы быть на месте кого-либо- из них. Но знаете, она сама виновата. Это уже не первый случай. Только теперь ей не выйти сухой из воды. Крышка!

— Судя по тому, что я слышал о боссе, любовники, как видно, пошли на немалый риск.

— Это все она, Элен, — заявила Долорес и постучала пальцем по лбу. — Она сошла с ума. Я никогда ее не видела, но скажу, что эта особа — просто полоумная шлюха.

— Похоже, что она действительно поступила довольно безрассудно, — согласился я. (О Элен, Элен!)

— Безрассудно? Ха! — возмутилась Долорес. — Да она бегала за Мишелем, как голодная собака. Это же безумие! Но на этот раз она влипла как следует.

Как и всякая рядовая проститутка, Долорес ненавидела и презирала великосветских представительниц своей профессии, которые отсиживаются в тылу за крепостным валом показной добропорядочности и пользуются всеми благами.

Долорес встала, не совсем твердо держась на ногах.

— Ну, я пойду. — Она протянула мне руку. — До следующей встречи, да? И большое спасибо. Можете оставить записку у Хайме в любое время. Он всегда меня найдет. Только напишите на конверте «Долорес». Долорес Майоль к вашим услугам. Это, разумеется, не настоящее имя. Я никогда вам не говорила, что мой муж был капитаном? Капитаном военного флота, понимаете? О, это был настоящий мужчина! Ну, ладно, до свидания. И помните, на конверте напишите просто «Долорес». Так меня здесь зовут.

— Но вы же едете на родину, в Испанию, — сказал я. — Разве вы забыли? У вас ведь теперь есть деньги, чтобы добраться домой, в Испанию.

— Правильно, — согласилась девушка. — Конечно, я еду домой. Не знаю, что со мной творится. Должно быть, выпила лишнее. — Долорес, пошатываясь, открыла сумочку, вынула пачку банкнотов, посмотрела на них и сунула обратно. — Я еду домой, — удивленно произнесла она, качая головой. — Я еду домой.

— Чтобы внести полную ясность в ваш рассказ, позвольте мне назвать одну фамилию, — сказал Латур. — Блашон. Жак Блашон. Слышали когда-нибудь о нем?

— Я не слышал.

— Нет, — ответил я.

— Ничего удивительного. Он не очень-то гонится за известностью. Итак, эта фамилия вам ничего не говорит? — Латур смотрел на меня с едва заметной улыбкой, которой когда-то наградил его армейский хирург и которая иногда так хорошо выражала настроение полковника.

Входя в старый автобус Латура, я почувствовал, что снова вернулся в прошлое, от которого меня отделяла бездна времени и событий. Карты на стене с флажками, обозначавшими местонахождение противомалярийных команд, строителей мостов, агрономов, фельдшеров, проводящих прививки населению; чашка на столе с остатками холодного кофе; тяжеловесный юмор туристских плакатов; дремлющая в клетке тропическая птица. Все это были пустые музейные экспонаты — свидетели неудавшегося эксперимента. Я ожидал увидеть Латура, подавленного поражением, и в первые несколько минут нашей беседы испытывал смущение и робость, как это бывает в присутствии человека, перенесшего тяжелую утрату. Но Латур, по крайней мере внешне, не изменился и выглядел удивительно бодрым.

— И эта испаночка тоже не имеет понятия, как его зовут?

— Никакого. Он для нее просто «босс».

— Таким он остается для очень многих, — сказал Латур. — Для газет, для ассоциаций колонистов, для половины политических деятелей департамента. Единственное, что меня удивляет, это как у Жан-Жака Блашона хватает времени и энергии, кроме всего прочего, еще руководить всеми мелкими жульническими предприятиями. — Полковник покачал головой. — Боюсь, что я допустил величайшую ошибку, недооценив этого человека.

— Девушку, разумеется, нужно вычеркнуть из числа свидетелей, — сказал я. — Ее уже не найдешь, а если бы даже удалось найти, она побоялась бы открыть рот.

— И что бы она ни показывала на суде, ничего не изменится, — продолжал Латур. — Жаловаться на Блашона — все равно что жаловаться на климат или на стихийное бедствие. Суд такими вопросами не занимается. С тем же успехом можно добиваться решения суда об изменении направления ветра. Вся беда в том, что мы имеем дело не с обыкновенным простодушным гангстером, которому нужно только набить свой карман, а там хоть трава не расти. Блашон — преступник крупного масштаба. Он сорит деньгами, покровительствует искусству, финансирует исследовательские работы в области борьбы с раком. Люди поддаются его чарам. Это самый обаятельный человек на свете. Когда вы с ним встречаетесь, вам просто не приходит в голову, на что он способен. И знаете, что хуже всего? У него есть свой конек. Он хочет управлять Алжиром во имя блага самого Алжира и считает себя своего рода мессией, а отсюда, как обычно, — цель оправдывает средства. Вы скажете, он ненормальный? Да, если хотите, это так.

— Значит, ему действительно может сойти безнаказанным убийство?

— И не просто убийство, но массовое убийство, если он сочтет это нужным. Блашон намерен сделать Алжир хорошо управляемым рабовладельческим государством, превратить страну в ферму, построенную на научной основе, где арабам отводится роль скота. Он, видите ли, знает, в чем заключается для них благо. Арабы по своему естественному складу крестьяне, утверждает Блашон, и современный образ жизни только портит их. Вот почему вы, нефтяники, стоите ему поперек горла. Вы портите добропорядочных крестьян, пичкая их идеями.

— И выплачивая им жалованье, вдвое большее, чем платят колонисты.

— Разумеется. Во всяком случае, не следует заблуждаться, Лейверс, мы имеем дело с действительно опасным человеком. Когда я говорю «мы», я включаю сюда и вас, то есть вашу компанию. По-настоящему опасны не циники, а те, кто тешит себя иллюзиями, будто у них, в сущности, хорошие намерения. Мистер Хартни рассказывал мне о тех трудностях, с которыми вы встретились при получении концессии. Вы, конечно, знаете, кто стоял за этим? А все последующие неприятности? Пропавшее в пути оборудование, трудности в вербовке рабочей силы, попытки терроризировать ваших рабочих после того, как удалось их завербовать. Я сильно подозреваю, что все это — работа Блашона. Он не хочет, чтобы вы оставались здесь. Вы нарушаете его планы будущего устройства страны. Блашон не желает, чтобы нефтяные компании раскрывали богатства страны, точно так же, как не хочет, чтобы к власти в Алжире пришел Фронт национального освобождения.