Норман Льюис - Компания «Гезельшафт»

— Почему же. Я испытываю волнение. Это захватывающее зрелище. Можно было бы даже снять документальный фильм.

— Ведь это как поле боя.

— Да, чем-то похоже. Тоже потрясает.

— А меня скорее подавляет. Когда я вижу, как падают эти высокие деревья, у меня внутри все обрывается.

Адлер рассмеялся.

— Подобные ощущения скоро проходят. Вы скажите себе, что такие вещи неизбежны, вот и все. Это часть неотвратимого процесса. Я перестаю думать о деревьях как о таковых. Они для меня теперь природные ресурсы. Вы бы тоже так думали, если бы занимались нашим делом.

— Да, наверное.

— Расчистка леса — необходимая прелюдия к увеличению мировых запасов продовольствия. В этой стране выживает только один ребенок из четырех. Всем жалко видеть, как гибнет лес, но если выбор стоит между девственным лесом и недоедающими детьми, то мы должны предпочесть детей.

От этой проповеднической болтовни уважение Максвела к Адлеру резко пошатнулось. Ему хотелось сказать: «Ганс, мы же деловые люди и реалисты, ради бога, не будем пытаться дурачить друг друга». Неужели он сам верит тому, о чем лицемерно вещает? В таком случае это еще хуже.

У Максвела создавалось впечатление, что Адлера не проймешь иронией, и, возможно, поэтому он не относится к тем, кто легко обижается. Поэтому Максвел решил задать провокационный вопрос:

— Кажется, вы мне говорили, что собираетесь отдать под говядину двести тысяч акров земли?

— Да, это наше намерение и паша надежда, — ответил Адлер.

Его слова прозвучали как заявление миссионера, сделанное с высоты проповеднической кафедры.

— А что насчет тех тридцати тысяч акров, на которых вы уже сейчас выращиваете говядину? Вы продаете это мясо местным?

— Немного.

— Очень немного. Все лучшее идет на ваш новый мясокомбинат, и вы продаете его продукцию в Японию.

Адлер был ласково вежлив и неуязвим, готовый согласиться с этим неприглядным, но незначительным фактом.

— В данный момент это так. Но мы изучаем возможности расширения внутренней торговли.

— И все же вы не будете ее расширять, — сказал Максвел. — Зачем вам? Вы занимаетесь бизнесом, вам нужна прибыль. И все мы так, в этом нет ничего зазорного. Сколько приходится платить японской домохозяйке за килограмм первосортного мяса? Кажется, двадцать пять долларов? Зачем же вам лишать себя прибыли, поставляя продукты на местный рынок, если можете получить в пять раз больше в Западной Германии или Японии. Там намерены есть это мясо, Ганс. Говядина, которую вы производите, поможет японцам нарастить те два с половиной сантиметра, которые они, как говорят, прибавляют каждые десять лет. Наши же местные будут кормиться рисом и бобами. И останутся такими же маленькими, как были.

На лице Адлера изобразилось легкое замешательство, какое возникает иногда у мужчин, когда в присутствии женщины его собеседник ввернет какое-нибудь слишком цветистое ругательство.

— Вы только притворяетесь циником, Джеймз.

— Поймите, Адлер, я не нападаю на вас. Я сам точно такой же, — сказал Максвел и подумал при этом: «К ним вместе с нашей мощью перешло и наше лицемерие». — Они всегда ели рис и бобы, и если будут продолжать это делать, то что здесь такого. Может, иногда они будут еще варить суп из копыт и хвостов, Меня не особенно волнует, если так будет и впредь, но думаю, что каждому из нас не следует лукавить с самим собой.

«Лучше не спорить дальше, — подумал Максвел. — Не имеет смысла оскорблять его». Но Адлер оставался все таким же благодушно настроенным и непробиваемым.

— Ранчо Гранде — лучшее свидетельство наших намерений и нашей заботы об обществе, в котором развивается современный прогрессивный капитализм. Я уверен, что и у вас такие же взгляды, только вам что-то мешает признать это.

«Он жертва своей же пропаганды», — вынужден был заключить Максвел. Ни тени напряжения между ними не чувствовалось. Любое критическое замечание, которое позволял себе Максвел, легко отметалось.

— Давайте поедем сделаем несколько снимков, — предложил Адлер.

Они сели в машину и проехали еще пять-шесть километров по территории, опустошенной бульдозерами, огнем и пилами. Наконец они увидели одинокую группу деревьев, выстроившихся как пленники перед казнью на краю братской могилы. Они ехали среди этих деревьев около минуты.

— Заметили что-нибудь необычное? — спросил Адлер.

— У деревьев? Да, кажется, большинство из них мертвы.

— Точно. Таких несколько тысяч, — сказал Адлер. — Сначала мы не понимали, в чем дело. Потом топографы нам сказали, что некоторое время назад один из притоков Рио-Негро изменил свое русло, и уже лет десять-пятнадцать корни этих деревьев не доходят до воды. Заметили что-нибудь еще?

— Вы имеете в виду дупла? Туканы?

— Понаблюдайте немного. Увидите сами.

Почти одновременно со словами Адлера большой желтый клюв показался в одном дупле. За ним возникла голова и полтуловища. Не верилось, что это была живая птица, а не самодельная игрушка, вырезанная из дерева и смело раскрашенная самыми сильными цветами: желтым, голубым и красным. Тотчас и другие птицы принялись высовывать свои головы из дупел, поворачивая огромные блестящие клювы то в одну, то в другую сторону и забавно подергиваясь, что еще больше усиливало впечатление игрушечности, будто ими водили как марионетками. Некоторые коротко взмахивали крыльями, но, так и не поднявшись, прятались снова в дупла.

— Через минуту они к нам привыкнут, — сказал Адлер.

— Кажется, их здесь тысячи! — удивился Максвел. — Никогда бы не поверил, что такое бывает. Как они выносят такой шум и не улетают отсюда?

Он достал свой аппарат и начал наводить.

— А это двухцветный аракари, — сказал Адлер. — Мне пришлось потрудиться, чтобы определить его. У нас есть один орнитолог, он пришел в восторг, когда увидел их.

Впервые в этой стране они были зарегистрированы именно здесь.

Максвел сделал несколько снимков при различных диафрагмах, а в это время Адлер изготовился со своим «гасельбладом».

— Они гнездятся в дуплах, по мнению нашего орнитолога, здесь нашли прибежище и туканы с вырубленных участков. Сегодня их стало заметно больше, чем несколько дней назад.

Максвел перестал фотографировать.

— А что теперь с ними будет?

— Печально, конечно, но как только не станет деревьев, их тоже не станет.

— Да, понятно. И, наверное, нет никакой возможности оставить для них эти несколько деревьев?

— Не имеет смысла. Они питаются лесными плодами. Где им тогда доставать себе нишу?

— Действительно где? Вы правы. Но все же грустно, верно?

— Очень, — сказал Адлер. — Птицы, однако, меня не столь беспокоят. Они могут улететь. Что меня сильней печалит, так это судьба животных, которые не умеют летать. Все эти медлительные создания: тысячи муравьедов, броненосцев, ленивцев, множество мартышек. Даже олени. Они совсем теряются, впадают в панику и бросаются прямо в огонь. Сюда приезжают скупщики, чтобы приобрести спасшихся больших змей. Они выползают сотнями. У нас на Ранчо Гранде специально живет один человек, который собирает их для зоопарков. Он платит до пятнадцати долларов за метр анаконды или большого питона. Довольно неожиданный источник дохода. К несчастью, очень многие из них подпаливают шкуру, и спасти их невозможно.