Иштван Декан - Пути-дороги

Мама еще издалека узнала мужа сестры, который приехал за нами на станцию на санях. Меня закутали в тулуп, и мы тронулись по заснеженному полю в совхоз, до которого, по словам дядюшки, было всего двадцать пять километров.

Сани, запряженные лошадью, легко скользили по безбрежному белому полю, в котором — куда ни посмотри — не видно ни домика, ни деревца, ни даже куста. Повсюду один лишь слепящий белизной снег. Глаза мои быстро закрылись, и я крепко уснула.

Разбудил меня собачий лай. Я открыла глаза и увидела среди белого поля длинный дом под черепичной крышей. И в тот же миг в одном из окошек блеснул свет, дверь распахнулась. Навстречу нам бросилась молодая женщина в пуховом платке, сестра моей матери.

Нас сразу же завели в просторную кухню, в которой топилась печка. Тетушка моя засуетилась, забегала, и через несколько минут на столе появились давно не виданные яства — ароматный окорок с толстым слоем жира, колбаса, шкварки, соленые огурцы и квашеная капуста. Я не верила своим глазам. Все это было похоже на сон. Тетушка отрезала от круга большой кусок колбасы, но я уставилась на розовую ветчину. Мне дали большой кусок ветчины, и я с жадностью начала есть ее даже без хлеба.

После этого поистине княжеского ужина нас отвели в комнату, в которой стояли три железные кровати с огромными перинами и подушками, как это принято у украинцев. Комнаты и здесь не отапливались, потому что дров в степи негде взять. Зато продуктов было сколько угодно. Мой дядюшка уже два года работал в совхозе, а почва здесь была черноземной и давала богатые урожаи.

Меня оставили в комнате одну, потому что мама целых пятнадцать лет не видела сестру и хотела вволю наговориться с ней, а я только помешала бы им. Однако заснуть я не могла. В комнате слышались какие-то странные звуки, то ли скрипели половицы, то ли скреблась в углу мышь, и меня охватил страх.

Моя тетка в свое время вышла замуж за Миклоша Чиллага, который учился на инженера-механика в Англии, и сразу же уехала из родительского дома.

В жизни молодоженов было много трудных, но интересных лет. Дело в том, что Миклош с пятнадцати лет принимал активное участие в молодежном и студенческом движении. От этого движения он не отошел и в Лондоне. В марте 1919 года он вернулся в Венгрию, где в дни Венгерской Советской Республики возглавил отдел печати Наркомата иностранных дел. После падения республики его арестовала полиция, а когда он в 1924 году вышел на свободу, то сразу же эмигрировал во Францию.

Это был очень образованный человек. Он знал четыре иностранных языка, любил музыку, искусство, спорт, особенно футбол. Во Франции он занялся партийной работой, за что и был выслан из страны в 1931 году. Тогда он работал в одной из гостиниц. Начальник парижской полиции лично вызвал его к себе и сказал, что если он согласен сотрудничать с полицией, то может остаться в стране, в противном случае его немедленно вышлют из Франции. Шеф полиции надеялся, что для Чиллага собственное благополучие дороже всего на свете. Чиллаг наотрез отклонил такое предложение, за что и был выслан из страны в сорок восемь часов. С помощью Коминтерна в 1932 году он вместе с женой попал в Советский Союз, где получил задание организовать на Украине крупное механизированное хозяйство.

Грандиозность задания понравилась Чиллагу, и он без колебаний согласился. Моя тетя быстро привыкла к новым условиям. Правда, порой ее охватывала тоска по городской жизни. Тогда она снимала с плеч белый пуховый платок и, вытащив дорожный чемодан, доставала из него купленное в Париже платье, которое тут же надевала, долго красуясь в нем перед зеркалом.

Дядюшка много рассказывал мне о своей работе. Совхоз был создан два года назад. Когда он принял совхоз, на этом месте стояло всего несколько домов. Сейчас же хозяйство так разрослось, что имеет собственную электростанцию, мастерские по ремонту сельскохозяйственной техники, 110 тракторов СТЗ, 24 комбайна «Запорожец» и много других машин. Есть в поселке своя школа, Дом культуры. Но, пожалуй, больше всего дядя гордился пекарней, которую местные мастера построили по его чертежам.

На следующий день мама уехала в Москву, а я осталась на новом месте. Под вечер к нам один за другим потянулись соседи: им хотелось посмотреть на девочку, приехавшую из-за границы. Мне приходилось рассказывать им о том длинном пути, который я проделала от Венгрии до Москвы. Чем больше собиралось людей, тем красочнее становился мой рассказ. Однажды кто-то принес старенькую географическую карту, и я, проследив по ней свой маршрут, сама удивилась тому, как много километров проехала.

Вскоре меня записали в школу. Сначала я шла туда с опаской, уж очень живо было в моей памяти воспоминание о школе в Мако. Пугало меня и то, что здесь все говорили по-украински, как-то странно растягивая слова. Однако и дети, и учительница приняли меня очень тепло. В ту школу ходило не так уж много учеников, поскольку на главной усадьбе жили только специалисты, а основная масса рабочих совхоза жила по деревням. Школа размещалась в одноэтажном доме, но рядом с ним уже строили для нее кирпичное двухэтажное здание. Первоклассники ходили в школу в первую смену. Было нас человек двадцать. Я, еще не научившись как следует говорить по-русски, должна была учить украинский язык. По правде говоря, он мне дался без особых трудностей.

Во вторую смену в школе занимались старшеклассники, а по вечерам — взрослые. Среди них были и молодые, и пожилые, и старики. Взрослые приходили в школу уставшими после трудового дня, но учились упорно. Совхозу требовались образованные люди, а многие из приходивших в школу кончили всего по нескольку классов. Старики же были вообще неграмотными и теперь учились читать и писать.

Заработная плата работников совхоза была небольшой: ее только-только хватало на самое необходимое. С хлебом положение обстояло не лучше: все нужно было сдавать государству, потому что в городах с продовольствием было тяжело. Хлеб и в деревне выдавали по строгому учету. Бывали случаи, когда сало приходилось есть без хлеба. Картофель и зелень можно было выращивать на личном огороде, разрешалось откармливать скот.

Мы находились в некоторой степени в привилегированном положении: дядя считался иностранным специалистом, а для них в городах были открыты особые магазины, где можно было купить такие вещи, о которых население и не мечтало.

В тот период проводилась политика ликвидации кулачества как класса, и украинские кулаки, организовав банды, бродили по степям, не желая, как они выражались, «работать на Советы». Коллективизация началась еще в 1929 году и теперь, по сути дела, уже заканчивалась. Кулаки начали понимать, что ни саботажами, ни поджогами, ни убийствами из-за угла колхозных активистов нельзя остановить этот процесс.