Иштван Декан - Пути-дороги

Я заходила к маме в больницу. Она лежала в большой палате и постоянно что-нибудь вязала. Палаты топили плохо из-за недостатка топлива, кормили тогда в больнице неважно, но мама всегда успокаивала меня, обещая:

— Скоро я выпишусь.

Настала весна, и дорога в город, пересекавшая Оку, сделалась непроходимой. Зимой можно было перейти реку по льду, а весной этого уже не сделаешь. Пришлось начать кормить сестренку козьим молоком, которое нам давали соседи.

Как только мама выписалась из больницы, отчима перевели на новое место, назначив его заведующим учебным хозяйством при сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Хозяйство находилось неподалеку от Москвы. Здесь проводились опыты по выращиванию малины, смородины, клубники. Нам дали трехкомнатную квартиру в бывшей помещичьей усадьбе. Одна комната некогда использовалась помещиком как молельня: стены ее от пола до потолка были отделаны резными деревянными панелями. Эту комнату отдали мне. Глядя на резные стены, мама не раз говорила, как много труда потратили мастера на эту дивную работу, сколько им пришлось пролить пота. Эта фраза так запала мне в душу, что мне все время казалось, что в комнате чувствуется запах пота.

Когда сестренке исполнился год, родителям удалось устроить ее в московские показательные ясли. И само здание яслей, и сад при них были великолепны. Повсюду царила чистота. Воспитание малышей там проводилось по новой системе, суть которой заключалась в том, чтобы ни в коем случае не вмешиваться в жизнь ребенка и не оказывать влияние на его развитие. На практике это означало, что с детишками не занимались, каждого сажали в отдельные красивые стеклянные «клетки», где он был предоставлен сам себе. Кормили их по-научному, с учетом количества калорий, необходимых для нормального развития ребенка. Росли детишки великолепно. Я сама не раз любовалась пухленькими и румяными щечками сестренки, не замечая за свое кратковременное посещение, что она чересчур тихая и молчаливая.

За год на свежем воздухе при наличии множества фруктов и ягод здоровье мамы начало улучшаться, и врачи разрешили ей забрать дочку к себе. Девочке было тогда три с половиной года, но она все еще не умела разговаривать и абсолютно ничем не интересовалась. Сидит, бывало, и молча смотрит прямо перед собой в пустоту. Видимо, новый метод, основанный на полной изоляции ребенка от внешнего мира, сделал свое дело.

И лишь благодаря долгим и кропотливым усилиям нам наконец удалось расшевелить ее и пробудить в ней живой интерес к окружающему. Вся наша квартира была завалена игрушками, из которых сестренка больше всего любила плюшевую кошку. Через полгода она уже начала говорить, а потом, играя с деревенскими ребятишками, сделалась веселой и жизнерадостной.

В русской школе я стала учиться только с пятого класса. До этого я ходила в украинскую школу, и перестраиваться мне было трудно.

Школа размещалась в новом современном здании, где были раздевалка, большая библиотека и спортивный зал. Наша классная руководительница, пожилая женщина, понимала, как мешает мне плохое знание языка, и много занималась со мной, чтобы я поскорее освоила русский язык. Очень часто после уроков она уводила меня к себе домой. Там мы обедали, а потом она занималась со мной русским языком.

Наша школа имела и клуб. Для него было построено отдельное здание. При клубе работали всевозможные кружки. С детьми учебного хозяйства в клубе занимались воспитатели. Это было похоже на современную продленку. Там мы учили уроки, готовили домашние задания, организованно ходили на прогулки. Сотрудники хозяйства организовывали для нас представления и вечера. Мама шила для девочек пышные юбки из тюля и делала разные маски.

Я была проворной и ловкой девочкой, и, заметив это, моя учительница записала меня в гимнастический кружок.

Я стала заниматься гимнастикой. Сначала у меня не все получалось, но я очень старалась.

Однажды на школьном вечере я выступала с чардашем, напевая при этом по-венгерски. Мое выступление всем очень понравилось. Мама смотрела на меня радостными глазами, а затем даже немного прослезилась.

— Доченька, ты совсем забыла венгерский язык, — сказала она с горечью, когда я спросила, почему она плачет.

Осенью мы переехали в Москву, где нам дали самую большую комнату в трехкомнатной квартире со всеми удобствами. Отчим с нами не поехал, он остался в учебном хозяйстве. Жили мы тогда очень скромно, хотя квартплата и паровое отопление стоили буквально копейки. О ремонте тоже не нужно было беспокоиться, так как по заведенному порядку раз в два года всем жильцам, независимо от того, хотели они этого или нет, делали ремонт квартиры, и притом бесплатно.

Мама по состоянию здоровья работала на дому: мастерила красивые абажуры из шелка и новогодние игрушки. Материал ей давали в ателье.

Иногда приезжал отчим, привозил масло, мед, яблоки, но мама ничего не хотела брать у него. Я тайком от мамы брала продукты и ставила на подоконник, который в зимнее время выполнял у нас роль холодильника.

По соседству с нами жила семья, приехавшая из провинции: отец, мать, дочь и два взрослых сына с женами. Комната у них была большая, метров тридцать, и ее перегородили занавесками. Сыновья были рабочими на заводе. Зарабатывали они хорошо, ни в чем не нуждались, кроме квартиры, а с жильем в те годы в Москве было трудно.

И снова я пошла в новую школу. Здесь я пристрастилась к чтению и театру. Записалась одновременно в несколько библиотек. Я активно включилась в школьную жизнь и стала участвовать в различных конкурсах.

Самые лучшие воспоминания остались у меня от летних пионерских лагерей, которых так много в Подмосковье, на берегах рек возле лесов. В лагерях дети жили на всем готовом, ни в чем не нуждаясь. На лоне природы, на свежем воздухе они становились крепче и здоровее.

Мама часто навещала меня в лагере. Однажды она привезла мне красивые кавказские сапожки. Я очень обрадовалась, а мама печально сказала:

— Это Чиллаг тебе прислал. Мне, к сожалению, снова придется лечь в больницу, но к твоему возвращению я уже буду дома.

Тогда я еще не знала, что мама готовится лечь на операцию. Не знала я и того, что ее и до этого оперировали и удалили несколько ребер, чтобы помочь легким работать. Мама никогда не говорила о своей болезни, не жаловалась на трудности, а я, занятая своими детскими заботами, ничего не замечала.

В 1938 году, когда мне исполнилось четырнадцать лет, меня приняли в комсомол. Для меня это было важным событием, тем более что я училась только на четверки, а в комсомол тогда принимали преимущественно отличников, которые к тому же были еще и общественниками. В нашем классе было тридцать два ученика, а приняли только семерых. Мы долго готовились к этому событию, учили устав. Когда же меня спросили, почему я вступаю в комсомол, я так растерялась, что пробормотала что-то маловразумительное. Однако меня все же приняли.