Луи Буссенар - Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

— Блэрио, мой дорогой, верный друг, я знаю ваше бескорыстие и преданность! — остановил его Бувар. — Неужели вы действительно так думаете?

— Говорю вам, это последние мерзавцы! Они преступнее любых разбойников, потому что пользуются доверием и представляют правосудие. Нет им прощения!

— Дорогой друг, не судите сгоряча!

— Хорошо. Через пять минут вы сами согласитесь со мной. Идем, Питуа, посмотрим, что там делается.

С этими словами Блэрио взял светильник в одну руку, пистолет в другую и вышел в коридор. Его друг, вооружившись топором, последовал за ним. Через пять минут они вернулись бегом. Блэрио был бледен от ярости, его глаза налились кровью. Питуа проклинал все на свете, потрясая топором.

— Доказательства не заставили себя ждать! Знаете, чем они занимаются уже два или три часа? — спросил Блэрио, скрипя зубами.

— Нет, — отвечали капитан и сыщик.

— Жандармы пригнали около двадцати крестьян из Ашера. Эти достойные стражи порядка приказали замуровать вход в подземелье. Они не смогли взять нас живьем и собираются предать жестокой смерти. Хотят, чтобы мы просто-напросто сгинули!

Одетый просто, но со вкусом и элегантно, новый господин Монвиль в задумчивости прохаживался по огромной зале, занимавшей половину нижнего этажа замка Жуи. В сапогах со шпорами и треуголке, сжимая в руке хлыст, он был готов в любую минуту вскочить в седло. Размеренно шагая взад и вперед, он разговаривал сам с собой:

— Хватит! Довольно колебаний, довольно полумер и компромиссов. Пора положить этому конец. Я не мог бы тянуть дальше, даже если бы хотел! Корабли сожжены, решение принято.

Но я дрожу как ребенок, зная, что пришло время действовать… Я дрожу, это невероятно!.. В то же время какой восторг заключается в этом странном чувстве, которое теснит мне сердце и заставляет бурлить кровь! Неужели это любовь?! Должно быть, так! Никогда я так не трепетал, как в ту минуту, когда увидал прекрасную Валентину и почувствовал, что сражен в самое сердце.

Конечно, я заставлял любить себя многих красоток. Роза без ума от меня, и я предпочел ее даже тем, что были лучше и красивее, чем она. Я всегда был и остаюсь поклонником женского пола, даже во времена моей нищенской юности… А теперь мне кажется, что я никогда никого не любил по-настоящему!

О, Валентина! Она как живая стоит у меня перед глазами… Я вижу, как она подает милостыню убогому побирушке. Вижу ее удивленный, даже ошеломленный взгляд, ее смущение. Бледность, покрывшая ее чело, когда она впервые увидела меня, сначала казалась необъяснимой. Ведь я был обычным гостем, в моей внешности не было ничего необычного.

Позже все стало ясно. Она, должно быть, любила другого. Цветок Терновника помог мне, и тот, другой, исчез. Я же невероятно ловко занял его место. Она должна забыть другого, перестать его любить. Он навсегда покрыт позором. Кроме того, его уже очень давно никто не видел. Скорее всего, он умер. Валентина слишком горда, чтобы по-прежнему питать призрачную любовь к человеку, оказавшемуся недостойным.

Ее взгляд пронзил меня как огненный меч и навеки приковал к ней! И я решил завоевать ее, гордую патрицианку, а сам был бродягой, без имени, куска хлеба и крова над головой. Сколько тщетных усилий я предпринял, чтобы приблизиться к ней! Но случай пришел мне на помощь! Цветок Терновника узнал о моем невероятном сходстве с тем, другим, узнал о моем происхождении, которое наделяло меня удивительной властью и в то же время связывало по рукам и ногам. Я был аристократом и бандитом!

С того времени я стал королем равнины! Все содрогаются при имени Фэнфэна, а в то же время я виконт де Монвиль, владелец замка Жуи и окрестностей, которому низко кланяются при встрече.

Я завладел именем и титулом. Наконец я стал кем-то. Не важно, какой ценой… Люди моего склада ни перед чем не останавливаются. Все это сделано для того, чтобы приблизиться к недоступной Валентине, быть достойным ее и в глазах всего остального света. Я преуспел в этом… Я принят ее матерью, и теперь осталось лишь растопить лед, сковывающий сердце Валентины. Но сейчас, когда она в моей власти, меня покинула ясность мысли. Что делать дальше? Может быть, прикинуться рыцарем и освободить ее, опять разыграв схватку с моими разбойниками? Это опасно! Я не так уж уверен, что могу положиться на своих людей — они подчиняются мне только из страха и жажды денег. Кроме того, Роза все чувствует ревнивым сердцем.

Кажется, я нашел способ лучше. Валентина, ее мать и кузина будут мне обязаны не только спасением, но и задолжают огромную сумму денег. Но все это надо тщательно продумать… Валентина необыкновенно проницательна, и мое присутствие вызывает у нее странные чувства с того дня, когда она упала в обморок при виде меня. Когда же, наконец, умрут воспоминания о том, другом! Когда же она полюбит меня?!

Тихий стук в дверь прервал размышления виконта.

— Входи! — сказал он, поправляя треуголку.

Появился Толстяк Нормандец в ливрее и таких же сапогах со шпорами, как у хозяина.

— Ну? — вполголоса спросил виконт.

— Уже четверть часа, как все готово, Главарь!

— Отлично! Письмо к аббату!

— Отправлено в Фарронвиль два часа назад.

— Прекрасно! От Кузена и Рыжего из Оно по-прежнему никаких вестей?

— Пока ничего, Главарь!

— Очень странно.

— Я думаю, еще не время волноваться. Кузен везет деньги и не торопится. Он должен был приехать вчера вечером в Эзервиль на ферму Этьена Белье, где мы задумали провернуть такое же дельце, как в Монгоне. Так что пока все в порядке.

— Хотел бы я быть так же спокоен… Во всяком случае, до вечера можно подождать. В дорогу!

С этими словами Главарь спустился во двор, ловко вскочил на любимую лошадь, которую держал под уздцы конюх, и в сопровождении верного помощника мелкой рысью двинулся в Шатийон-ле-Руа. Оставив городок позади, всадники взяли налево, миновали селения Алерван и Стаз, пересекли парижскую дорогу и, свернув на существующую еще и поныне тропу, оказались в Фарронвиле.

Подъемный мост немедленно опустился перед виконтом де Монвилем и его слугой. Любен, с ног до головы одетый в черное, с лицом, искаженным горем, отправился с докладом к хозяину. Везде царила гробовая тишина. Из конюшен не доносилось ржание, из псарни не слышался лай, в доме никто не смеялся, перебрасываясь шутками. Слуги ходили украдкой, приглушая шум шагов, словно боясь разбудить мрачное кладбищенское эхо. Еще более суровая, чем обычно, старая крепость казалась погруженной в глубокий траур.

Аббат приказал без промедления впустить соседа, извинившись за то, что вынужден принимать его, лежа в постели. С той страшной ночи несчастный шевалье постарел на двадцать лет и с трудом держался на ногах. Сраженный ужасными событиями в то время, когда полагал, что горести позади и опасность миновала, оплакивая племянниц — единственную отраду своей жизни, — потеряв надежду когда-либо вновь их увидеть, уже несколько дней не имея никаких известий о том, что с ними стало, аббат, чья деятельная старость вызывала восхищение всех, кто его знал, превратился в руину.