Гэвин Лайл - Темная сторона неба

Кен быстро уменьшил двойную порцию до ординарной и уставился в бесконечность.

— Все нормально, все нормально. А ты что бы сделал на моем месте?

— Я? Ничего особенного. Я сидел бы и смотрел, как ты мучаешься.

— Прости меня. Я думаю, ты занял высоконравственную позицию.

— Ты меня с кем-то путаешь.

Он улыбнулся, затем снова с серьезным видом обратился ко мне:

— Я просто не знал, что мне делать, Джек.

— Ничего. Проехали. А что ты тут делаешь?

Он кивнул на дверь.

— Я тут нашел попутный самолет, который летит на ту буровую, где я оставил «Пьяджо». Потом пригоню его сюда. К вечеру буду здесь.

— Я буду здесь.

Я хотел было рассказать ему о вчерашнем разговоре с навабом, но передумал. Это был разговор, да и только. Я не знал, насколько наваб будет придерживаться уговора.

Кен осушил стакан и глянул на свои часы.

— Значит, пока.

— Кен, — остановил я его, — а у наваба есть список сокровищ, которых он лишился?

Кен неопределенно посмотрел на меня.

— Да, я так думаю. Должен быть.

— А ты его видел?

— Нет. Он же не размахивает им на каждом углу. Я был у него наемной рабочей силой. Мне говорили только то, что надо было по моей работе.

— Значит, ты не знаешь, на что были похожи те сокровища? Хоть примерно? Золото? Жадеит? Или просто ожерелья да перстни?

Он развел руками.

— Ну не знаю. Знаю только, что непростые. Дело не в том, что они тянули на полтора миллиона. Но ты же видел некоторые из них, так что ты должен знать.

Я кивнул.

— Мне просто хочется знать про другие, вот и все. Ладно, увидимся вечером.

Он пошел было на выход, но вернулся.

— Джек, если ты увидишь Ширли, будь с ней, ну, помягче. Угости её от моего имени. Только не говори, что это моя инициатива.

— Будет сделано.

Он опустил глаза.

— По большому счету, лучше, чтобы я был живой свиньей, чем мертвым героем.

— Ты позаботься, чтобы остаться живым. В общем, оставайся свиньей.

Он улыбнулся и ушел.

Я допил виски. Бармен пришел со сдачей Кена, своевременно опоздав. Я сказал ему, чтобы взял себе.

Он был тронут и захотел что-то сказать по такому случаю.

— Этот джентльмен — ваш друг?

— Да, — я выразительно кивнул. — Это один из великих людей в своей профессии. И он был бы общепризнан в таком качестве, если б однажды не допустил маленькой ошибки. Вы знаете, что случается с маленькой ошибкой, когда её совершает великий человек?

Я вперился в бармена своим стальным взглядом, и тот торопливо закачал головой. А я пояснил:

— Ошибка превращается в большую. Вот так.

После этого я чисто развернулся на 180 градусов и, печатая шаг в мере допустимого, взял курс на дверь, подсчитывая в уме, что с утра во мне сидит большая доза солнечной радиации, четыре пива и двойное виски минус завтрак.

Сквозь солнечные лучи, как сквозь стену, ничего не было видно. Я стоял, щурясь, пока не различил «Рапид», стоявший ярдах в двухстах от меня с вращающимися винтами. Кен как раз забирался в самолет. Я повернулся, чтобы уйти, и чуть не столкнулся с Анастасиадисом.

Он улыбнулся и кивнул в сторону «Рапида».

— Ваш друг?

Внезапно я протрезвел.

— Встречал его как-то раз.

Анастасиадис кивнул, не придав значения моим словам.

— Мне кажется, я тоже знаю его. — Вот болтун! — А как его зовут?

— Килрой, по-моему. Продает запчасти для двигателей.

«Будь осторожен, Джек, будь осторожен».

— Да-да, мне кажется, я вспомнил. — Анастасиадис просиял. — Я могу предложить вам подбросить вас до Триполи? Боюсь, мисс Бёрт забрала единственное такси.

— Это очень любезно с вашей стороны.

Мы забрались в маленький «рено», взятый напрокат, который стоял под солнцем достаточно долго, чтобы вполне стать похожим на духовку, опустили стекла и двинулись в путь по бетонному шоссе.

Я закурил, а он отказался. Когда мы повернули в направлении Триполи, Анастасиадис сказал:

— Я полагаю, вы встречали много полицейских, много раз, во многих городах и странах, командир.

— Это неизбежно, когда колесишь по свету.

— Не совсем в том смысле, в каком я говорю, командир. Человек, который привык иметь дело с полицейскими, умеет скрывать, что он знает. Но он никогда не сумеет скрыть, что он что-то скрывает.

— У каждого есть что скрывать. Поэтому мы и носим одежду.

Анастасиадис весело засмеялся.

— И что же необходимо скрывать вам, командир? Вы же говорите, что не убивали Микиса. Но может быть вы знаете что-нибудь о том, почему он был убит?

— Мне известна его репутация как агента. Знаю я о его репутации в женском вопросе. В Афинах и окрестностях должно было быть немало мужей, которые хотели бы всадить в него нож, пулю или что-то еще. А как он был убит?

Он пожал плечами, и машину чуточку повело.

— А, мне не сказали. Надо было бы.

Я усмехнулся.

— Я встречал множество полицейских в разных городах и странах — как вы говорили. Они отличаются друг от друга. Британский — не такой, как швейцарский, швейцарский — не как греческий, греческий — не как ливийский. Но хороших полицейских отличает одно и то же во всех странах: он обязательно чего-то не досказывает. Всегда.

— Всегда, — довольно согласился он, — Как вы сказали — у нас у всех есть что скрывать. Но всегда наступает день, когда мы говорим все.

— Только, пожалуйста, не Судный день. По крайней мере, не в отношении меня.

— Приношу извинения. Это мой английский. Я имею в виду — когда вы приедете в Афины. Вы же пилот. По вашей работе вы должны располагать возможностью бывать везде. В один прекрасный день вы очутитесь в Афинах. И тогда мы скажем вам все.

Я швырнул окурком в козу на обочине.

— Запугивание? Это очень жестокое оружие.

Он улыбнулся.

— Хороший полицейский использует не весь арсенал. Он использует только необходимое оружие. Применительно к вам запугивание — это самое верное оружие. Да, в какое место вас подкинуть?

— В мой отель. Вы наверняка знаете.

Он кивнул. Остаток пути мы ехали молча.

Мне сказали, что на мое имя получена телеграмма от Хаузера, но Роджерс вскрыл её. Роджерса в гостинице не было. Было сообщение и от Хертера. Они с навабом хотели бы видеть меня в номере наваба в два часа.

Сейчас был час. Я позвонил и попросил, чтобы к телефону пригласили личного секретаря наваба. А если он в это время сидит у своего корыта и ест, то пусть его оторвут от этого занятия, потому что ему нужно поговорить со мной.

В конце концов Хертер подошел к трубке.

— Вам сообщили о моей просьбе? — спросил он.

— Да. Но ни в какие номера я не пойду. Встретимся в два часа в баре.

— Но не можем же мы обсуждать этого на публике! — возразил он.

— А я не собираюсь говорить с вами наедине. Если вам захочется обсуждать наши дела на улице, я согласен. Но я подумал, что вы предпочтете бар.