Януш Красинский - Сын Валленрода

— Что он кричит? — полюбопытствовал сосед с другой койки.

— Что-то насчет войны, — уклончиво ответил Пеля.

— Война необходима… Для блага немецкого народа, — назидательно изрек сосед.

— Возможно, — сказал Пеля. — Но ему снилось, что французы нам врезали.

Сосед, сбитый с толку, умолк и повернулся на другой бок. Станислав увидел, как сквозь туман, свесившегося с верхней койки Пелю, немца, натянувшего на голову одеяло, табуретки с аккуратно сложенным обмундированием, подкованные сапоги, выстроившиеся рядком, сплющенные пилотки о немецкими орлами и, желая побыстрее отдалиться от этой картины, являвшейся как бы продолжением сна, снова закрыл глаза.

Первую неделю занятия проводились исключительно на казарменном плацу. Ходили и бегали с полной боевой выкладкой, собирали, разбирали и чистили оружие, овладевали искусством шагистики, и за любую ошибку — пробежка в противогазе. После такой пробежки глаза наливаются кровью, волосы слипаются от пота, жжет в груди и деревенеют от кислородного голодания конечности. К брани уже привыкли. Ругали их за все: за нехватку шипа в подошве, за недобритый волосок на подбородке, за колики в животе от казенного супа или за то, что споткнулся в строю. Но не это было самым скверным. Хуже всего была гнетущая тишина. Война шла уже более полугода, а из сообщений с фронта явствовало, что там, собственно, ничего не происходит. Что делают французы и англичане? Почему не наступают? Для того ли они объявляли войну, чтобы сидеть сложа руки? Ни Станислав, ни его новый друг не могли ответить себе на этот вопрос.

Через неделю они получили первую увольнительную. Впервые очутились в военной форме на улицах городка. Выход этот ничем не напоминал воскресных прогулок в родном краю: не встречались здесь ни прифрантившиеся по-праздничному семейства, которые прохаживаются неторопливым, степенным шагом, ни детские коляски с заботливо склоняющимися над ними матерями, ни влюбленные пары, которые проплывают в многозначительном молчании — голова к голове, рука в руке. Здешние прохожие топали по тротуарам подкованными подметками, слышались грубоватые мужские голоса, утробный гогот и плоские остроты. Даже девушки проходили твердым, отработанным на строевых занятиях шагом, в пилотках, сдвинутых набекрень, затянутые в мундиры, связистки или медперсонал. Никто никому не кланялся, не спрашивал о здоровье, только рьяно козыряли старшим по званию, заботясь о том, чтобы приветствие вполне соответствовало уставным требованиям и приветствуемый не устроил приветствующему головомойку за какое-либо мелкое отклонение от правил. И только деревья на улицах не изменяли своих извечных привычек. Как всегда весной, пригревшись на солнышке, цвели, благоухали и выпускали из липких почек веретенообразные трубочки листьев. Когда друзья очутились на рыночной площади, в окружении старых домов, сотрясаемых потоком тяжелой военной техники, Пеля предложил заглянуть в ближайший кабачок.

— Выпьем за то, чтобы черт побрал мундиры, которые нам пришлось надеть. Надеюсь, ты не против?

— Что за вопрос…

Вошли. В заведении, как и всюду, было полно солдат. Хозяин торопливо наполнял стоявшие рядком рюмки. Такого наплыва посетителей он не помнил. Льстил подвыпившим солдатам и с жаром вместе с ними провозглашал тосты в честь фюрера, фатерлянда и победы над Францией. Друзьям удалось найти место в укромном уголке.

— Выпьем за наши успехи на фронте, — сказал Станислав, подняв наполненную рюмку. — За наши личные успехи. Чтобы мы перешли линию Мажино. Вдвоем. Только вдвоем. — И без улыбки, испытующе взглянул на друга.

В глазах Пели мелькнула тень тревоги, может, даже подозрительности. Он опустил взгляд и долго, раздумывая, смотрел в рюмку.

— Может, лучше не говорить об этом преждевременно, — наконец произнес он.

— Ладно, — согласился Станислав. — Но выпить-то, надеюсь, не откажешься?

— Пожалуй, да, — тост заметно озадачил его, так как он поднял рюмку не слишком уверенно. — Тогда, может, за то, чтобы мы вообще дошли куда-нибудь.

Друзья выпили и, заметив, что к их столику намерены присоседиться два уже основательно захмелевших «камрада», которые громогласно обсуждали проблему превосходства военнослужащих над штатской шантрапой, покинули переполненный кабачок. Водка не подняла настроение. Станислав вышел на улицу задумчивый, хмурый и не очень-то расположенный бродить по городу. Хотелось попросту сесть в поезд и вернуться в родной Бытом. Настроение было скверное, просто жить не хотелось — немилосердно мучила тоска по дому. Остановился у какой-то витрины. За стеклом лежали огромные шарикоподшипники и всевозможные измерительные приборы: микрометры, циркули, штангенциркули, складные метры и ватерпасы. Но не это привлекло его внимание. Витрину украшало большое зеркало, а в нем он увидел себя. Всего… почти с ног до головы. Над измерительным инструментом, рядом с пирамидой, сложенной из блестящих шарикоподшипников, он впервые увидел себя столь отчетливо в этой до чего же чуждой ему форме. Он стоял в оцепенении и смотрел. И думал, что ведь он полжизни боролся за то, чтобы сохранить мундир харцера. А теперь…

— Полжизни, — произнес он вслух.

— Самому себе не нравишься? — спросил Пеля, тоже разглядывая себя в зеркале.

— Нравлюсь, — саркастически усмехнулся Станислав. — И ненавижу себя.

В зеркале позади них возник еще солдат. Они услыхали за спиной его голос:

— О ля-ля, ребята. По-каковски разговариваете?

Друзья оглянулись и увидели невысокого ефрейтора с пакетом пряников в руке. Он отправлял их один за другим в рот.

— По-польски. А что, не нравится?

— Нет, почему же… — ответил ефрейтор с полным ртом. — Каждый говорит по-своему. Вы поляки?

— А чего спрашиваешь? Может, и ты поляк?

— Нет, француз. По происхождению.

— Француз? Что же ты тут делаешь?

— То же, что и вы.

— Мобилизованный?

— А что… Думали — доброволец? Подданный рейха. Живу у самой французской границы. Здесь, черт побери, сплошные немцы.

— А кому быть?

— Да, это ясно… Но хоть бы один француз… Хочешь пряник?

— Французы по ту сторону фронта, — промолвил Пеля.

— Знаю. Поляки тоже. А мы по эту сторону. Такая судьба. Я не жалуюсь, — добавил ефрейтор как бы для перестраховки. — Порядок есть порядок. Если бы я был французским немцем, то, возможно, попал бы во французскую армию. Верно? Черт побери, я никогда не был в Польше. Говорят, прекрасная страна. Наполеон там проезжал. Даже успел подцепить польскую дамочку и оставить с ребенком. Говорят, была красотка — первый сорт…

— Как тебя зовут? — прервал Станислав этот поток красноречия.

— Петер Леру. Вернее, Пьер Леру. У нас дома всегда уважали поляков. Отец даже знал одного. Вместе воевали под Верденом. За Германию. Поляк погиб, а отец вернулся без ноги. Глупо пострадать от своих, верно?