Сергей Александров - Колода без туза

Первым, подняв руки, спокойно подошел к воротам Мещеряков. Не глянув на тела убитых кавалеристов, отстегнул и бросил наземь маузер и шашку. За есаулом по одному понуро потянулись остальные. Груда оружия на земле быстро росла. Толкая впереди себя пустую тачку, неторопливо подошел к воротам старый темнолицый оружейник Мартьяныч о аккуратно подбритыми седыми усами.

— Ошалел, дед? — изумился Баранов. — Тебя не хватало!

— Закон порядок требует, — сурово сказал Мартьяныч и стал обстоятельно грузить на тачку трофейное оружие.

К этому времени Овчинников уже был в клубе. Под потолком его гримуборной светилась пыльная электрическая лампочка. Овчинников в сценическом костюме — офицерском мундире с золотыми погонами и витым аксельбантом — достал из кобуры на поясе браунинг, оттянул защелку, вытащил из рукоятки пистолета обойму, высыпал из нее на подзеркальник боевые патроны, а пустой магазин вогнал в рукоятку, вложил браунинг в кобуру, застегнул ее, ссыпал патроны в ящик трюмо, задвинул его, вышел в коридор и, постучавшись, вошел в гримуборную Нины Петровны.

— Простите, я не очень опоздал? — спросил Овчинников бледную Нину в высокой старомодной прическе и в платье с декольте и с шлейфом. — Вы хотели еще раз пройти нашу сцену. Мы успеем до начала спектакля?

— Успеем, — через силу улыбнулась Нина. — Начинайте.

Пожарный Башмаков чуть раздвинул тяжелый плюшевый занавес. Зрители заполняли зал. На сцене шли последние приготовления к спектаклю: рабочий протирал запылившееся зеркало, реквизитор ставил на столик у плюшевого кресла бутылку из-под шампанского и два фужера. Все было в точности так, как перед прошлой несостоявшейся премьерой.

— Вроде и не случилось здесь ничего, — мрачно пробурчал Башмаков и ушел за кулисы.

В гримуборной Овчинников уже стоял на коленях перед Ниной.

— Жизнь без вас лишена для меня смысла! — патетически произнес он, старательно копируя Алмазова, и выхватил из кобуры браунинг. — Прощайте!

Нина кинулась к Овчинникову:

— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!

Но Овчинников уже приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок. Раздался сухой щелчок, и Овчинников, словно подкошенный, рухнул к ногам Нины. Рядом упал пистолет. Нина, окаменев, стояла над «трупом» «самоубийцы». Овчинников с улыбкой поднялся на ноги, отряхнул мундир. Внезапно Нина устало опустилась в кресло.

— Алексей, сердце схватило, — проговорила она через силу и, задыхаясь, показала на грудь. — Пожалуйста, воды… Там… — Нина протянула руку в сторону двери, но не договорила, лишившись сознания.

Овчинников схватил со стола пустой графин и опрометью выбежал из гримуборной. В коридоре он столкнулся с Башмаковым.

— Опять ей плохо, что ли? — недоуменно спросил пожарный, но Овчинников лишь отмахнулся и кинулся вниз по отчаянно скрипящей лестнице.

— Точь-в-точь как было, — покачал головой старик, однако за Овчинниковым не бросился.

В гримуборной Нина открыла глаза. Настороженно осмотрелась. Бесшумно подкралась к двери. Прислушалась. В коридоре было тихо. Кошачьим движением она подняла с пола браунинг Овчинникова. Скользнула к трюмо. Уверенно оттянув защелку, вынула из рукоятки пистолета пустую обойму. Положила ее на подзеркальник. Достала из сумочки полный боевых патронов магазин и ловким ударом ладони привычно вогнала его в полую рукоять пистолета. Передернув затвор, дослала патрон в ствол. Порожнюю обойму сунула в сумочку. Протерла браунинг платком. Положила его на пол на старое место. Опустилась в кресло, закрыла глаза и приняла прежнюю позу.

Под лестницей Овчинников насилу раскрутил кран, из которого тоненькой прерывистой струйкой с фырканьем потекла вода, наполнил графин на треть и, не закручивая крана, стремглав бросился обратно. Нина явственно слышала, как скрипела лестница под его быстро приближающимися шагами. Когда Овчинников вбежал в гримуборную, она с закрытыми глазами неподвижно сидела в кресле. На звук отворившейся двери с трудом разлепила веки, слабо улыбнулась и тихо, виновато сказала Овчинникову:

— Вроде отошло…

— И чудесно, — ободряюще улыбнулся Овчинников, налил воду в стакан и протянул его Нине.

Нина пригубила воду, поднялась с кресла. В зеркало она видела, как Овчинников поднял с пола свой браунинг и сунул его в кобуру.

Пока все это происходило, разношерстная публика — вчерашние гимназистки, бойкие торговцы и торговки, барыньки из «бывших», степенные рабочие в люстриновых пиджаках и косоворотках, их жены и подруги в косынках — до отказа заполнила небольшой уютный зал Воскресенского клуба. Под потолком ярко переливались в электрическом свете заботливо промытые подвески хрустальной люстры. Максим Горький и Демьян Бедный в новом освещении как будто даже помолодели на своих настенных изображениях.

Пошел занавес, и гул в вале утих. Как и во время прошлого спектакля, задник сцены был украшен лозунгами и транспарантами, призывающими ликвидировать неграмотность и оказать помощь бедствующим губерниям республики. Но вместо лозунга, призывавшего завершить восстановление разрушенной белыми городской электростанции, теперь висел новый, еще более красочный плакат:

«ПРИВЕТ КОМСОМОЛЬЦАМ, ВЕРНУВШИМ ВОСКРЕСЕНСКУ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!»

На этом фоне, как и раньше, стояли небольшой колченогий столик с поломанными инкрустациями, красное бархатное кресло с сильно траченной молью обивкой, отдельно — вырезанный из некрашеной фанеры камин. По-прежнему все вместе должно было изображать аристократическую гостиную. Овчинников, стоя на коленях перед сидящей в кресле Ниной, гневно восклицал:

— Если вы оттолкнете меня, я застрелюсь на ваших главах!

— Мальчик!.. — почти ласково сказала Нина. — Я старая усталая женщина… А у вас впереди еще не одна любовь…

— Любовь бывает только одна! — прервал ее Овчинников. — Жизнь без вас лишена для меня смысла! — Он выхватил из кобуры браунинг. — Прощайте!

Из-за кулис все тот же худосочный длинношеий парнишка, готовый ударить в устрашающих размеров облезлый барабан, во все глаза следил за происходящим на сцене.

Нина кинулась к Овчинникову со словами:

— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!

Но Овчинников уже приставил пистолет к виску. Увидев, что он нажимает спусковой крючок, парнишка закрыл со страху глаза и оглушительно бухнул в барабан. Овчинников, как подкошенный повалился к ногам Нины. Рядом упал пистолет. Зал взорвался аплодисментами. К юному барабанщику важно подошел Алмазов, картинно положил пухлую руку с массивным серебряным перстнем на худенькое плечо парнишки и, как всегда барственно грассируя, с иронией произнес своим звучным «поставленным» баритоном сакраментальную фразу, чрезвычайно нравившуюся ему самому: