Сергей Александров - Колода без туза

— Перестарался, Мещанкин, он ведь не из пушки стрелял.

Мещанкин привычно засмущался. На сцене Нина, «окаменев», стояла над неподвижным телом. И вдруг, в ужасе заломив руки, истерически закричала. И кинулась за кулисы. Пошел занавес. Публика аплодировала, не жалея ладоней.

— Неужто и этот? — обалдело спросил Башмаков Алмазова.

Тот, побледнев, диковато зыркнул на пожарного, с опаской приблизился к неподвижно лежащему Овчинникову, склонился над ним:

— Вставайте, Алексей Евгеньевич, вы что…

Нина, вбежав в гримуборную, судорожно схватила пальто, сумку, стремглав кинулась к выходу. Дверь распахнулась. На пороге стоял невозмутимый Овчинников. Нина в суеверном ужасе медленно попятилась, затравленно глядя на него, словно на привидение. Все ее самообладание, дававшееся ей в этот вечер с таким трудом, мгновенно рухнуло. Она чувствовала, что вот-вот уже по-настоящему лишится сознания. То, что произошло, было чудовищным, сверхъестественным и не укладывалось в голове. Овчинников спокойно смотрел на нее, не двигаясь с места. Лишь когда Нина уперлась спиной в трельяж и отступать дальше было некуда, Овчинников неторопливо подошел, осторожно взял у нее из рук сумку, аккуратно высыпал на подзеркальник содержимое. Отложил в сторону пустую обойму от своего браунинга, остальное деловито вложил обратно в сумку и положил ее возле зеркала рядом с Ниной. Нина в оцепенении продолжала глядеть на него, будто на выходца с того света.

— Удивляетесь, что я жив? — с иронической учтивостью осведомился Овчинников и, не ожидая ответа, достал из кармана снаряженный магазин. — Вот ваша обойма. Перед своим выходом на сцену я заменил ее пустой.

Овчинников не спеша выщелкал по одному из магазина и высыпал на подзеркальник семь боевых тупорылых патронов — семь масляно блестящих маленьких смертей — и неторопливо выстроил их в одну линию, словно оловянных солдатиков на параде.

— А ведь мне хватило бы и одного, — с усмешкой сказал ей. — Того, что вы загнали в ствол. С вашего позволения, я вынул его оттуда и вложил обратно в обойму, к другим.

— Убейте меня, господин Овчинников… — хрипло сказала Нина. — Убейте, я этого заслужила.

Овчинников отрицательно покачал головой. Один за другим методично вложил патроны обратно в магазин. Взял с подзеркальника пустую обойму. Сунул в карман оба магазина — пустой и полный. И лишь тогда ответил Нине:

— Убивать — не моя профессия. А вот за что вы хотели меня убить? — педалируя голосом слово «вы», он недоуменно пожал плечами. — Не понимаю… Что я вам сделал плохого?

— Важин приказал… — раздавленная, «потерявшая лицо», Нина говорила медленно, с трудом, не глядя на Овчинникова. — И этого несчастного Ямщикова тоже… Он перед спектаклем опознал в тюрьме моего мужа… Сказал об этом Важину… Важин ему обещал тут же сообщить в ЧК, а сам — ко мне… Объяснил: если от Ямщикова не избавиться, мужа расстреляют… А сегодня — вас приказал… Не знаю за что… Приказал — и все… Сказал, что опять ради мужа… Всегда ради мужа… Я — его жертва… Невольница… Рабыня… Я ведь говорила вам… Говорила…

— Говорили, говорили, — невозмутимо кивнул Овчинников и спокойно уточнил: — Значит, заменить обоймы велел Важин? Оба раза?

— Оба раза… — эхом откликнулась Нина. Зубы женщины стучали, ее била нервная дрожь. Глаза с расплывшимися зрачками невидяще смотрели в пространство, точно у сомнамбулы. Лицо было безжизненным, серым. — И магазины с патронами дал… И тогда, и сейчас… Все он… Он мной играл…

— В отличие от Ямщикова я не влюблен в вас, — сказал Овчинников. — На сей раз ЧК могла заподозрить, что магазин заменили.

— Теперь это все равно, — мертвым голосом произнесла Нина, все так же глядя мимо Овчинникова. — Сегодня ночью я ухожу за кордон с мужем… Он уже свободен… Он ждет меня… Простите, я не хотела… Меня заставили, поймите… Если вы не хотите меня убить — дайте мне уехать с ним… Пожалуйста… Будьте благородны до конца…

Овчинников покачал головой:

— Ваш муж не ждет вас, Нина Петровна.

— Почему, господин Овчинников? — Она в страхе подняла глаза.

Рядом с Овчинниковым стоял Камчатов.

— Это не Овчинников, гражданка Плюснина. Это чекист Дроздов, — сухо сказал Камчатов. — Собирайтесь. Спектакль отменяется. Вы свое отыграли.

Мгновение Нина бессмысленно смотрела на Дроздова. Слишком уж внезапным и страшным был этот последний удар. Мозг, инстинктивно защищаясь, пытался отбросить очевидное. Отказывался признать, что такая долгая, такая искусная ложь была напрасной, как напрасными были первое убийство и попытка убийства второго. Что ничего никогда уже не будет в ее жизни, все кончилось сразу, в один миг, пришла расплата и нет больше смысла притворяться. Ее ум не мог вместить всего этого. Но так продолжалось лишь мгновение. Потом вдруг лицо ее разительно изменилось. Теперь оно выражало лишь холодную жестокость. Душа проступила сквозь личину.

— Жаль… я не могу… вас всех… всех!.. — с тяжелой ненавистью хрипло сказала она, переводя взгляд с Дроздова на Камчатова и обратно: — Красная мразь!..

Камчатов невозмутимо обернулся к дожидавшемуся в дверях Маслакову. Тот вынул из колодки маузер и кивком позвал Нину. Нина, гордо подняв голову, вышла из гримуборной.

— Руки назад! — приказал Маслаков и повел ее по коридору.

Дроздов медленно провел ладонями по лицу, словно стирая с него маску, и улыбнулся Камчатову:

— Знаешь, Федор, не верится, что больше не Овчинников… Я ведь думал и то, как будто я — он… Даже когда на расстрел…

Он замолчал: вбежал бледный, запыхавшийся Алмазов.

— Что-нибудь случилось? — спросил испуганно.

— Случилось, Алмазов, — сухо сказал Камчатов. — После прошлого спектакля вы нам солгали, что не были при обмороке Нивы Петровны. Почему вы это сделали?

— Но я… Я не желал быть замешанным… — медленно бледнея, пролепетал Алмазов.

— И навлекли на себя подозрение в убийстве Ямщикова, — жестко проговорил Камчатов. — Поэтому на базаре мы едва не приняли вас за мещеряковского подручного. Вот что бывает, когда играют в жмурки с ЧК.

Алмазов из бледного стал пепельно-серым и плюхнулся в кресло. Камчатов и Дроздов вышли в коридор. Подскочил взволнованный Кузнецов. Лицо его сияло:

— Владивосток взяли!

— Ну, конец войне, — сказал Дроздов и улыбнулся.

— Только не нашей, — твердо проговорил Камчатов.

Наутро в окно струилось неяркое октябрьское солнце. Ветер срывал с деревьев последние желтые листья. У стола Камчатова сидел Дроздов в кожанке и в картузе со звездой. Начальник ЧК привычно мерил шагами кабинет из угла в угол. Привычка, оставшаяся со времени одиночного заключения в подвальном этаже орловского каторжного централа, где он отбывал заключение одновременно с Дзержинским. Так, на ходу, лучше думалось.