Генри Хаггард - Рассвет

— Согласно этому определению, — заметил Артур, — все национальные вопросы рассматриваются или должны рассматриваться теми, кто «понимает науку и цели управления» на полуфинансовой основе. Я имею в виду, что с ними нужно обращаться так, как инвестор обращается со своими средствами, чтобы получить от них как можно больше — но не приносить реальную пользу стране.

— Вы формулируете довольно неловко, но я думаю, что понимаю вас. Я постараюсь объяснить. Во-первых, вся старомодная чепуха о патриотизме и «чести страны», если она вообще когда-то существовала, совершенно устарела; она сохранилась только у определенной части землевладельческого дворянства и у части высшего среднего класса и не имеет серьезного веса у ведущих политиков.

— А как насчет лорда Биконсфилда?

— Ну, он был, пожалуй, исключением; но ведь он был человеком большого ума — я признаю это, хотя и ненавижу его, — и он действительно мог, благодаря своего рода политическому предвидению, заглядывать в далекое будущее и определять, соответственно, свой курс. Но даже в его случае я не думаю, что им двигал патриотизм — скорее, более глубокое понимание человеческой натуры дел, чем у большинства людей.

— И все же он в итоге был ужасно разочарован.

— Потому что он перехитрил свой возраст. Воля страны — а это означает волю от пятисот тысяч до миллиона голодных колеблющихся избирателей — не могла ждать развития его имперских планов. Они хотели грабежа в настоящем, а не чести и процветания империи в будущем. Инстинкт грабежа — возможно, самый сильный инстинкт в человеческой природе, и те, кто хочет управлять человечеством в его нынешнем состоянии, должны потворствовать ему или потерпеть неудачу. Партия прогресса — это партия, которая может отдать большую часть добычи, взятой у тех, кто много имеет, тем, кто не имеет ничего. Вот почему мистер Гладстон — поистине великий человек; он лучше, чем кто-либо из его сверстников, понимает, как возбуждать алчность голодных избирателей и направлять ее в своих целях. Чем была Мидлотианская кампания, как не крестовым походом во славу грабежа? Сначала он возбуждал желание, потом обещал его удовлетворить. Конечно, это невозможно, но в то время ему верили, и его обещания триумфально привели нас к власти. Те же аргументы применимы и к той группе избирателей, чьей движущей силой является чувство — их глупости также нужно потворствовать. Например, Трансваальская конвенция, упомянутая миссис Карр, является замечательным примером того, как осуществляется подобное потворство. Ни один опытный человек не мог бы поверить, что такое соглашение может быть разумным или что оно может привести к чему-либо, кроме неприятностей и унижения; но ведь неприятности и унижение не обрушатся на нас прямо сейчас, а тем временем подачка Церберу уже брошена. Политическая память коротка, и когда настанет время разоблачения, нам будет легко переложить вину на другую сторону. Именно потому, в конце концов, мы и должны одержать победу. Либеральная партия, или, скорее, радикальная ее часть, которая для великой либеральной партии то же, что штурвал для корабля, апеллирует к низменным инстинктам и более насущным аппетитам народа; консервативная — только к их традициям и высшим устремлениям, точно так же, как религия апеллирует к духу, а поклонение маммоне — к чувствам. Шибболет одной — «личный интерес», другой — «национальная честь»; первая обращается ко многим, вторая — к немногим, более утонченным, и я предоставляю вам судить, за какой из них будущее.

— А если вы когда-нибудь станете премьер-министром, будете ли вы править Англией на этих же принципах? — спросила миссис Карр.

— Конечно, именно потому, что я исповедую их, я и есть то, что я есть. Я всем обязан им, следовательно, на мой взгляд, они являются прекраснейшими из всех принципов.

— Тогда да поможет Бог Англии! — довольно резко произнес Артур.

— И всем нам! — добавила леди Флоренс, которая была убежденным консерватором.

— Мои дорогие молодые друзья, — ответил лорд Минстер с высокомерной улыбкой, — Англия вполне способна сама о себе позаботиться. Я же должен заботиться о себе. Англия, во всяком случае, продержится дольше меня, и мой девиз таков: надо получить что-то от своей страны, а не пытаться оказывать ей услуги, которые, по всей вероятности, никогда не будут признаны, а если и будут признаны, то останутся без награды.

Артур хотел ответить скорее резко, чем сдержанно, но тут вмешалась миссис Карр.

— Что ж, лорд Минстер, мы должны поблагодарить вас за весьма циничное и вполне ясное объяснение целей вашей партии, если, конечно, они действительно являются ее целями. Не нальете ли вы мне вина?

После обеда миссис Карр посвятила себя почти исключительно лорду Минстеру, предоставив Артуру беседовать с леди Флоренс. Лорд Минстер не замедлил воспользоваться случаем.

— Я думал о том, что вы говорили мне в Лондоне о метельщике, — начал он.

— О, ради бога, не вытаскивайте этого несчастного из могилы, лорд Минстер. Я и забыла, что говорила о нем.

— Надеюсь, миссис Карр, вы забыли многое из того, что говорили в тот день. Я могу также воспользоваться этой возможностью, чтобы…

— Нет, пожалуйста, не надо, лорд Минстер, — воскликнула она, прекрасно понимая, что сейчас последует. — Я так устала сегодня!

— О, в таком случае я легко могу отложить этот разговор. У меня впереди целых две недели.

Миссис Карр втайне решила, что все важные сообщения лорда Минстера должны оставаться в его исключительном распоряжении, но не сказала об этом вслух.

Вскоре после этого Артур ушел, весьма холодно пожав ей руку. Не пришел он в Квинта Карр и на следующий день, ибо питал к лорду Минстеру слишком сильное отвращение, чтобы рискнуть снова встретиться с ним, — отвращение, которое он приписывал исключительно политическим принципам этой восходящей звезды правительства, весьма противоречащим его собственным.

— Все лучше и лучше! — сказала себе вечером миссис Карр, снимая платье. — Однако лорд Минстер действительно отвратителен, и я не смогу долго его выносить.

— Ах, Артур, я почти забыла, как вы выглядите! — сказала Милдред, когда этот молодой джентльмен наконец навестил Квинта Карр. — Где вы пропадали все это время?

— Я… о, я писал письма, — сказал Артур.

— Тогда они, должно быть, были очень длинными. Не говорите ерунды, Артур, вы же не для того уехали отсюда на целых полтора дня, чтобы писать какие-то письма. Да что с вами такое?

— Ну, если вы действительно хотите знать, Милдред, я терпеть не могу вашего друга лорда Минстера, от одного его вида у меня сводит зубы, и я не имел желания еще раз с ним встречаться. Я приехал сюда только потому, что, по словам леди Флоренс, они сегодня днем едут в монастырь.