Михаил Найдич - Высшая мера

— А зачем ждать? — возразил дед. — Двинусь-ка я на Каменку, все равно им эту станцию не миновать, если на город пойдут.

— Ну, как знаешь, упрямый ты человек! — Мартынов еще раз внимательно посмотрел на старика и уловил в его глазах беспокойство, точнее, еще один вопрос, не менее важный, чем то, о чем они уже не без труда договорились. Мартынов понял правильно.

— О сыне хочешь спросить?

Старик молчал, боясь услышать что-нибудь страшное, молчал и ждал, и все в нем натянулось, замерло…

— Ну так знай, дорогой. Пока ты в больнице очухивался, Иван твой успел попрощаться с лазаретом и снова полк водит!

— Как так? — радостно выдохнул Никифор, веря и не веря. — Ведь он же тяжелый был.

— Молодой крепкий организм, не то что мы с тобой, товарищ Тимчук, понял?

— Тебе-то, Мартынов, рано в старики записываться.

— Н-да, одним словом, скоро увидишь своего орла. Я ведь и сам давно с Ванюшкой не разговаривал: последний раз, пожалуй, под Царицыном… Ну, будь здоров!

Шел Никифор по улице как хмельной. Вот она, жизнь! Вся в поворотах: то темным-темно, то снова солнышко выглядывает. Уходят беды, перемалываются. А скоро покончит народ с бандами, очистит земли свои, заводы отстроит — и в каждый дом счастье заглянет. Да не просто заглянет, поселится навечно…

Только очутившись возле знакомых ворот, старик понял, что совершенно незаметно для себя проделал значительный путь… У калитки стояла Ленка. Обрадовалась очень.

— Здравствуйте, дедушка, вы, значит, дома?

— Давно уже, целую неделю. А тебя что-то не видать.

— Мы с папой в лесу были, у нового лесничего. И снова туда же едем.

На крыльцо своего дома вышел отец Лены — довольно высокий, с бородкой, в шляпе из светлой соломки. Он беззвучно, кивком, но весьма уважительно поздоровался с Тимчуком, чуть приподнял шляпу. Подойдя к изгороди, сказал:

— Пора, дочка.

Ленка все же успела спросить у старого Никифора о Славке и Петре, но что он мог ей ответить? Уехали хлопцы, да, уехали… за город. А когда вернутся — пока вопрос.

— Заглядывай, навещай, счастливо вам! — и проводил их глазами. И подумал: «А отец-то ее на Чехова похож, только пенсне не хватает».

Еще постоял немного у ворот и решил:

— Пора и мне в дорогу.

Какие у старика сборы? Положил в мешок самое необходимое — вот и все. До станции Каменка более тридцати километров, а транспорта нет: лошадь и телега были давно мобилизованы. Дед, собственно, передал их добровольно для нужд родной армии. Теперь, думал он, придется потопать, если ничего попутного не подвернется…

Однако Никифору повезло. Когда он, отойдя от города километров за шесть, отдыхал у обочины, из-за поворота дороги показалась подвода. Возница натянул вожжи, остановился.

— Махорочки нет, дядька?

Никифор отсыпал горсть, и тот закрутил самокрутку.

Разговорились. Оказывается, в сторону Каменки едет мужик, хоть не до самой станции, а все же… «Садись, — согласился он. — Не жалко». Никифор тут же забросил мешок на повозку, устроился сам.

Ехали медленно, погруженные в заботы и мысли, — каждый в свои. Ясный предосенний день был дочиста отмыт дождями и подсушен солнцем. Далеко просматривались поля, еще не до конца убранные или просто запущенные, и поэтому день — такой чистый и прозрачный — не очень радовал душу. Хлестнув лениво шедшую лошадь, мужик начал:

— Обеднел народ, вконец обеднел. Как же дальше будем? У меня, к примеру, восемь ртов семейка, и каждому есть давай.

Никифор вздохнул непритворно, ответил:

— У нас-то еще ничего, перебиваемся. А вот в Поволжье голодуха самая настоящая. Народ пачками мрет — старики, дети.

— Знаю, — отозвался мужик. — Мы всей деревней помощь собирали: хлеб, золотишко, у кого имелось. Даже церковь поддержала.

Никифор усомнился, так как слышал рассказы совершенно иного толка.

— А ты не удивляйся, мил человек. Батюшка у нас в деревне хороший, душевный. Когда, это самое, из города комиссия нагрянула за церковным добром, дьякон-то наш что надумал? Подложную опись составил, вот! Оклад иконы или божья матерь или другая вещица, к примеру, из чистого золота, а он ее, супостат, медной записывает. Ну! Батюшка наш на дыбы — вывел дьячка на чистую воду. Не беднее мы, говорит, других, а голодающим помочь — дело божецкое, человеческое.

Огрев покрепче лошадь, мужичок подытожил:

— А ить правда, дело сие богоугодное, как считаешь? К тому же сказывают люди, что декрет об изъятии подписан, знаешь, кем?

— Знаю, — улыбнулся Никифор, — самим Лениным… Ну, а с попом вашим что же дальше было?

— С батюшкой худо. Уехала комиссия, увезла, что надо. А через день нагрянула банда. Старичка схватили, на площадь вывели и принародно — в расход. «Нам, — кричали гайдамаки, — красных попов не треба!» Оно и понятно: таких, как наш был, раз-два и обчелся, остальные священники другую линию гнут.

— А вы, значит, стояли на площади и молча смотрели, как те изверги издеваются? — зло спросил Никифор.

Мужик хмуро взглянул на него и пожевал губами. «Сейчас он меня ссадит», — подумал Дед.

Но мужик лишь печально вздохнул.

— Разве ж попрешь против них с голыми руками? Оружие надо! Да и в головах у многих туман еще. Среди тех бандюг односельчане были, родня кой-кому. Отсиделись на западе, в Галиции, а теперь возвернуться мечтают. Да только, по мне, не выйдет это у них.

«Конечно же, не выйдет. Никогда!» — хотел горячо воскликнуть Никифор, но сдержался. И сказал совсем другое:

— Если все такими лопухами, как вы, будут, всякое может случиться! — И вновь подумал: «Сейчас уж наверняка ссадит».

Но они продолжали ехать. И попрощались довольно мирно. В знак благодарности за то, что подвез, Никифор еще отсыпал мужику из своего невзрачного кисета толику курева. Тот сразу же свернул самокрутку, чиркнул кресалом и вместе с сизой струей дыма выдавил слова оправдания:

— Вот кабы нам Красная Армия оружие оставила, мы бы… того… уполне всем селом самооборонились.

— Ты, что же, считаешь, что у красных его навалом, полным-полно? И у них нехватка, да и в чьи руки передать — вот вопрос! — и, прикурив от самокрутки собеседника, Никифор добавил: — Оружье надо было загодя готовить. Ты, к примеру, на царской службе состоял?.

— А то как же! С первых дней в действующей. Прорыв генерала Брусилова под Луцком знаешь? Это мы.

— Ладно, пускай вы, — весело согласился дед. — А когда разваливался фронт и ты с другими домой возвращался, неужели не прихватил ничего?

Мужик неохотно сознался:

— Да имеется одна, австрийская, рушница со сбитой мушкой. На сеновале закопал ее, нехай лежит: есть не просит.

— Поди, поржавела вся?

— Ну нет! Я ее самолично салом смазывал.

— И патроны к ней есть небось?

— Да какие там патроны, обоймы две-три, — он явно скромничал.