Михаил Найдич - Высшая мера

— Эй, Горпищенко, — крикнул он, — не гони так, ты мне увесь сон прогнал!

А Славке не спалось. Едут, а что дальше? Ну, нич-чего, он им устроит ловушку, сразу же сообщит Мартынову и Горелику. Чекисты ведь сами хотели, чтобы Буряк получил письмо. Вот он и получил.

Через час Горпищенко остановил лошадь и сказал:

— Тут село рядом, Выселки. Заночевать бы?

— Ладно, поворачивай…

При въезде в село их встретили вооруженные люди. Окружили подводу:

— Слазь, хто такие? Документы давай.

Славка с любопытством ждал, что же будет дальше. Конечно, Буряку теперь никто не страшен: его снабдили документами и для красных, и для белых. Однако он не торопился их показывать.

— А сами вы кто?

— Я Иван Божко, председатель комитета незаможников. Держим самооборону от бандитов.

— Ты не беспокойся, товарищ, мы свои, — и атаман показал бумагу. — Нам бы остановиться, переночевать.

— Можно. Пошли ко мне, устрою…

Когда Буряк и Горпищенко захрапели, Славка на цыпочках вышел из хаты.

Луна скатывалась к дальнему лесу, было светло, но Славка не знал, куда идти — вправо, влево?… Поблизости голоса людей.

Славка метнулся на них.

— Мне председателя комнезама! — еще издали крикнул Славка, а подойдя, увидел, что и он, оказывается, здесь.

Тут, при людях, Славка и рассказал, кто же в действительности его спутники.

— А чем докажешь, что не поклеп это?

Славка потупился.

— Доказать не могу. Смогу только в городе. Не верите — вяжите и меня.

— Добре, — согласился председатель. И, поручив Славку одному из своих, бросился с остальными к своей хате.

Минута прошла или пять — не более; Буряк и Горпищенко лежали связанные.

Вновь встретились Славка и Петро после того, как «Витязь революции» вернулся в город.

На броне были вмятины, команда поредела; на руках выносили раненых.

С трудом узнал Славка перебинтованного бледного Чернобрива.

Но задачу свою бронепоезд выполнил. Банды разгромлены и больше уже не грозят городу, их остатки скрываются в лесах — тут уже дело конницы… Снова в железнодорожных мастерских собирался митинг.

Петро хлопал Славку по плечам:

— Мы думали, ты в поле остался убитый или пораненный! На розыски посылали, и я, конечно, ходил. Расспрашивали… Никто ничего не знал.

— Деда жалко, — тяжело вздохнул Славка, и глаза его наполнились слезами.

— Еще как жалко! Комиссар, товарищ Денисов, говорит, что вот кончится вся эта заваруха и деду на станции Каменка памятник поставят и напишут на нем: «Герою гражданской войны Никифору Тимчуку». Он — настоящий герой, наш дед!..

— Конечно, герой! — подтвердил Славка, с трудом преодолевая волнение, и, чтобы перевести разговор на другое, спросил:

— А ты, говорят, в топку лазил?

— Брехня. Не пустили меня.

Славка смотрел в сторону «Витязя».

— Что же с ним теперь будет?

— В ремонт пойдет на недельку. А там — пусть только сунутся…

— А я сейчас при комендатуре состою. Тут конный полк формируется. Батя мой командует, а комиссаром… знаешь кто? Товарищ Мартынов. Пойдем по лесам бандитов выкуривать.

Петро вопросительно смотрел на друга, будто хотел узнать: «А как же я?» Славка подмигнул ему. И тот понял: возьмут и его, не оставят. А ссора… Никакой ссоры и не было!

Под вечер Петро появился в комендатуре. Славка сердито сказал:

— Где ты шляешься? Я тебя и на вокзале искал, и в мастерских.

— Я в госпиталь ходил, навещал Чернобрива… Знаешь, кого я там видел? Оксану Ивченко. Ее махновцы в плечо ранили. Она меня заметила и говорит: «Что-то, парень, лицо твое мне знакомо». Я, понятно, ходу от нее. Стыдно… Выслеживали…

— Ничего, всякое бывает, — сказал Славка. — Пойдем к командиру конной разведки, он с тобой поговорит и на довольствие зачислит.

— Зачисляйте, только… — голос Петра дрогнул от смущения. — Я сюда, понимаешь, не один пришел. Иду по городу — и вдруг встречаю Ленку. Вон она, на улице ждет.

Ребята вышли из комендатуры. Ленка прохаживалась по тротуару.

— Здравствуй, — сказала она.

— Здравствуй, — ответил Славка.

Все трое молчали. Не находились нужные слова.

К дому подкатила машина, из нее вышли отец Славки и Мартынов. Иван Тимчук сразу же вошел в комендатуру, а комиссар задержался возле ребят.

— Ну, хлопцы, завтра в поход выступаем.

Ленка встряхнула головой и спросила у Мартынова, не постеснялась:

— А населению можно бойцов проводить?

— Можно, — сказал Мартынов, задумчивая улыбка скользнула по его строгому лицу. Он крикнул одному из бойцов: — Позовите Ефима Спиридоиовича, портного.

А когда тот вышел, комиссар обратился к нему:

— Просьба у меня, товарищ Мережников. Тут вот население… — он скосил веселые глаза на Ленку, — хочет проводить наших бойцов. А на них, взгляни, шинели не по росту, длинные, топорщатся. Не смог бы ты их за ночь переделать?

Ефим Спиридонович поправил сползающие очки, кашлянул неуверенно.

— Работы, товарищ комиссар, вот столько, — он провел ребром руки по горлу. — Но, возможно, успею, постараюсь… Снимайте, бойцы!..

Осеннее солнце молодо выкатилось над землей, и росистые крыши и стекла заблестели, как по команде. Все без исключения.

Всадники, артиллерия, обозы вытягивались в одну колонну. Жители городка махали им вслед.

Славка и Петро, держа в поводу коней, шли рядом. За базарной площадью им с полувзводом нужно свернуть вправо от колонны. Это называется боковая походная застава.

А пока ребята шли со всеми. На Петре была ладно пригнанная шинель, на Славке — длиннющая. Утречком пришел Ефим Спиридонович и сказал:

— Ребята, я лишь одну успел. Другую как-нибудь на привале сделаю.

Посмотрели на отворот воротника, там чернильным карандашом буквы «П. З.», значит, шинель Петра…

Внезапно они увидели в толпе Ленку. Она махала букетом цветов и пыталась прорваться к ним сквозь толпу.

— Знаешь что? — сказал Петро. — Бери мою шинель, мы же одного роста. А мне потом переделают.

— Зачем? — запротестовал Славка.

Но Петро уже снимал свою.

…За площадью пятнадцать всадников повернули направо, пришпорили коней. В лица мальчишкам ударила струя ветра. А вокруг был простор — простор на все четыре стороны.

Мартынову снились кони. Белые, серые и даже фантастической лиловой масти.

Сперва это были просто табуны. Лошади паслись на сочных лугах, наклоняя гривастые шеи. Их удлиненные самодовольные морды, слегка раздутые у щек, рылись в траве; иногда резко вскидывались кверху, казалось, лишь для того, чтобы поглубже вдохнуть синий воздух.