Дикий Носок - Отстойник

Вся та мелочевка, что обычно валяется у людей в карманах: зажигалки, носовые платки, ручки или освежающие дыхание драже – здесь становилась поистине бесценной. Поэтому первым, что сказал Иван Петрович, приведя гостей в лагерь, было: «Выворачивайте карманы.» Не слишком любезно и гостеприимно, но жизненно необходимо. Эдуард Петрович Ивана Петровича разочаровал, в его кармане оказался лишь маленький клочок бумаги – чек на бензин. «Эх, тезка,» – укоризненно покачал головой дед.

«Ну а у тебя, молодой, что в сумке? Эвон какая знатная, большая, а буковки то не русские,» – тыча пальцем в надпись «Reebok» любопытствовал он. – «А застежка какая диковинная. Как же её расстегнуть?»

«Дай я, дедушка,» – встрял Руслан.

«Ишь ты, чего придумали. Ловко,» – уважительно сказал старик, повозив туда-сюда металлическую «собачку» молнии и распахнув, в конце концов, сумку. Секунду спустя Лючия пронзительно вскрикнула, упала перед сумкой на колени и бережно извлекла лежавшую сверху найденную синюю шляпу. Потрясение, отразившееся на её лице, было так велико, что она не в силах была вымолвить и слова, а с итальянками это случается крайне редко. Держа перед собой шляпу нежно, словно дитя, Лючия гладила выцветшее перо, едва сдерживая слезы.

«Она … Ваша?» – высказала невероятную догадку Катя.

Лючия молча кивнула. Сколько бы не прошло лет, каждая женщина узнает свою шляпу, тем более, что она была последней в её жизни. Шляп итальянке не доводилось носить уже восемь лет. Это была она – та самая шляпа, что юная красавица Лючия впервые надела в тот роковой день прогулки на поезде, та самая шляпа, из-под которой она снисходительно оглядывала столпившуюся на перроне публику и стреляла глазками по молодым людям, та самая шляпа, что за минуту до её решительного прыжка с поезда улетела в сияющий туман и сгинула навек, как и вся её прошлая жизнь.

«Мы нашли её в нескольких днях пути отсюда,» – зачем-то пояснила Катя.

Иван Петрович, между тем, продолжил копаться в спортивной сумке Никиты. Три теплых осенних куртки, извлеченные им из неё, вызвали его горячее одобрение. Кроме того, Никита смог похвастаться пачкой жевательной резинки, оберткой от сникерса, смартфоном, наушниками и студенческим проездным.

«Телефон? Не брешешь? А говорить то куда? И проводов нету,» – вертел старик в руках бесполезный, мертвый, черный пластиковый прямоугольник, отключившийся как раз накануне из-за севшей батареи, даже постучал по нему грязным ногтем и поднес к уху, надеясь услышать гудок.

Извлекая стрелу, застрявшую в школьном рюкзаке Руслана, дед честил индейца на все лады: «Парамошка, сучий потрох, какую вещь хорошую попортил! Ай-ай-ай! Чтоб тебе пусто было!»

Иван Петрович с благоговением листал школьные учебники: разбухшие, перекореженные, с пожелтевшими от морской воды страницами. Катино предположение, что учебники могли бы пойти на растопку, вызвало у деда праведный гнев. Для человека, любящего читать, отсутствие хоть каких-нибудь книг, было испытанием, пожалуй, худшим, чем для заядлого курильщика отсутствие сигарет. Он бережно перебирал книжки и тетрадки, любовно поглаживая их морщинистыми руками и предвкушая удовольствие, словно сладкоежка от припрятанной шоколадки. А для растопки, как оказалось, вполне годилась местная сизая трава: сухая и ломкая, она горела не хуже картона.

Быт поселенцев был незатейлив. Основой рациона были хорошо знакомые фиолетовые ягоды, которые ели сырыми, либо варили с небольшим количеством воды, получая в итоге нечто вроде киселя. Вкус ягод от этого, впрочем, ничуть не улучшался. Золотисто-желтые шары, медленно дрейфующие по озеру, тоже были съедобны. Они наливались спелостью примерно за три месяца, выныривая со дна озера тугими, зелеными мячиками не больше теннисного и вырастая в легкие, пористые, словно губка для мытья посуды, шары. Её они и напоминали по вкусу, если предварительно не были сварены. Тогда получалось нечто вроде сладковатого пюре, будто сваренного из перемороженной картошки.

Вода в озере была пресной и безвкусной, как и все в этом мире.

Плоды и семена земных растений иногда заносило в этот мир, но прижиться смогли не многие. В большинстве своем это были растения неприхотливые, устойчивые к жизненным невзгодам, размножающиеся всеми возможными способами, кроме опыления. Кроме вишни и сливы, ползущих приятными глазу, такими земными островками зелени вправо и влево от лагеря, Катя опознала мяту, которую добавляли в ягодный кисель, пытаясь придать ему если не вкус, то хотя бы запах, и еще один злостный огородный сорняк – осот. Оказалось, что вареные корни осота приятны на вкус и годятся в пищу, а из стеблей и листьев Иван Петрович готовил отвары и настои, бывшие лекарством от всех болезней: от высокой температуры до бородавок, за полным неимением других лекарств.

***

«Ишь, какой мордатый,» – одобрительно отозвался Иван Петрович о Моне. – «А с ушами что? В драке обгрызли?»

«Нет, дедушка,» – засмеялся Руслан. – «Это порода такая – вислоухая.»

«Порода, говоришь? Значит специально вывели?» – расстроился дед. – «Поизмывались над животиной.»

«Ну ничего. И не такие живут,» – сочувственно погладил Иван Петрович кота. И, удивительное дело, кот ему это позволил. Осторожный Моня, после памятного похищения Никитой, всегда был настороже и кружил вокруг лагеря два дня, прежде чем с невозмутимым видом улечься рядом с Иваном Петровичем.

Коту были рады. Животина в этот мир, конечно, иногда попадала и птицы залетали. Пара чаек порой кружила над озером. Один Бог знает, чем они питались. На памяти поселенцев на озеро набрел отощавший ишак: оседланный, с двумя мешками сушеных абрикосов, подвешенных с обоих боков. Сожрано было без остатка все – и ишак, и абрикосы. Где был его хозяин осталось неизвестным. Попал ли он в этот мир и погиб где-то здесь? Или ему повезло, и своенравный ишак сбросил его до того, как шагнул в светящийся туман?

«Значит, Вы так и живете здесь вчетвером?» – грустно спросила Катя.

«Почему вчетвером? Народу здесь полно. Это мы на отшибе живем, а люди в основном там, у Большого озера,» – махнул рукой в сторону Андрей.

«И что за люди? Много их?» – живо заинтересовались вновь прибывшие.

«Вот пойдем меняться, сами все и увидите. Людей то много, а вот таких, как ты – детей почти нет. Не рождаются здесь дети. Совсем не рождаются. Оно и к лучшему, пожалуй.»

Никодим Савватеевич потянулся, похрустывая слежавшимися косточками, и со вкусом зевнул, раззявив огромную пасть. Любил он после пробуждения поваляться в постели, потягиваясь и почесывая свое обширное брюхо. Многопудовое его, обрюзгшее тело с обвисшим, мягким животом и лежащей на нем волосатой женской грудью никак не меньше четвертого размера, колыхалось и перетекало жировыми складками при каждом движении. Телеса свои Никодим Савватеевич любил, холил и лелеял. Выпади ему шанс познакомиться с современными поборниками здорового образа жизни, купчина дореволюционной закваски впал бы в ступор от их теорий. Истязать свое тело нелепыми упражнениями? Добровольно голодать? Ересь и глупость! Хорошего человека много не бывает. А уж порядочный купец меньше шести пудов весу и не бывает. Даже не солидно как-то. Хотя отдышка последнее время мучила постоянно, да и колени с утра не гнулись. А коли резко подняться, то в голове будто в колокол ударяли, отчего перед глазами начинали мельтешить стайки черных мушек.