Ата Дурдыев - Сколько нам еще жить?..

— Добрый день, Бекмурад-ага, — приветливо произнес Ширали, подходя к костру.

— Здравствуйте, — подхватил Андрей вслед за другом.

— …Ширали! Андрей! Здравствуйте, ребята, здравствуйте. Как здоровье, Андрей, давно тебя не видел, долго ли в больнице лежал? Все собирался зайти, да времени-совсем нет. Овцы — что дети малые — уход за ними требуется постоянный… Тихо вы подошли, я даже не заметил…

— Чтобы вы, Бекмурад-ага, да не услыхали, быть такого не может, — воскликнул Ширали.

— Стареть стал… Стареть, — покачал головой и погладил бороду чабан. — Был когда-то слух: муха пролетит — слышу, мышь пробежит — слышу… А сейчас ишак рядом заорет и ничего не слышу. Вот и прибаливать стал. То бок заколет, то спина заболит… К старости дело идет! Что это я все про себя, садитесь, вот чорбу приготовил… Хорошая, ароматная…

— Спасибо, Бекмурад-ага, — ответил Ширали, — обед у нас скоро, нельзя аппетит портить. Да и повар обидится…

— Строгий он у нас, — добавил Андрей, — с поварами, сами понимаете, дружбу терять нельзя…

— Это верно, — степенно согласился чабан. — Ну тогда чая, зеленый сейчас заварю. В такую жару — хорошо от духоты и жажды…

— И за чай спасибо, Бекмурад-ага, — развел руками Ширали, — времени нет. Идти надо. Приходите на заставу, там чай будем пить…

— Я-то зайду… И вы как будете в селе, обязательно заходите. Давно хочу пригласить. И я, и Энай. Она мне все говорит: «Что ты, Бекмурад: в гости моего спасителя не пригласишь? Видно плохо просишь… Уж попроси как следует…» Я и с начальником Казарновским могу поговорить, чтобы отпустил… Барана жирного припас, шашлык хороший будет, стариков приглашу. Настоящий той устроим…

— Спасибо, Бекмурад-ага, — поблагодарил Андрей. — Заняты мы очень… Если у вас овцы, как малые дети, ухода требуют, так у нас — служба! Сами понимаете… Всего доброго! Пошли, Ширали!

— До свидания, Бекмурад-ага, — вежливо произнес Ширали и зашагал за товарищем.

Когда отошли порядочно от шалаша Ширали произнес:

— Лучший чабан в колхозе. Сто тридцать ягнят от ста маток! Туго дело знает. Но скажи, почему у него такие глаза?

— Какие?

— Злые! Смотрит, смотрит, потом полоснет как наждаком и опять — вроде добрый. Сколько раз замечал и все думаю, почему он так?.. Дружинник, чабан отличный, в колхозе уважают… Не могу понять… Чужое что-то в нем!..

— Он мне все время не нравился, — выдохнул Андрей.

Насытившись, Бекмурад сытно рыгнул и принялся за чай. Выпив очередную пиалу, бросил взгляд на солнце, достал карманные часы, которые носил в нагрудном кармане, на серебряной цепочке, пристегнутой булавкой к халату. Лицо его только что блаженное приняло озабоченное выражение.

Выбравшись из шалаша, не торопясь огляделся по сторонам и направился к ущелью, что находилось не далеко от границы. Неторопливо шагая, он часто останавливался, срывал травинки, внимательно разглядывал, даже нюхал некоторые из них. Посмотреть со стороны, обычное дело чабана — ищет новые пастбища, куда можно перегнать отару. Бекмурад понимал, что сейчас его хорошо видно с наблюдательной вышки. Ну и пусть смотрят, он делает то, что ему разрешено: пасет отару, подготавливает и выбирает новые пастбища. Остановился там, где ручей становился пошире. Присел на берегу, опустил натруженные руки в прозрачную воду, стал медленно умываться, старательно разглаживая кожу. Порой, не поднимая головы, смотрел исподлобья на сопредельную сторону. Вот улыбка разгладила глубокие морщины, и чабан закивал головой, словно соглашаясь с чем-то… Его чуткое ухо уловило заунывную песню. Пели там… Высокий гортанный голос тянул обычную чабанскую песню, в которой почти не было слов, а сама мелодия, заунывная, протяжная казалось, не имела конца.

Пристально приглядевшись Бекмурад увидел и певца. Высокий, худой мужчина в полосатом халате и черном тельпеке трудился в огороде возле небольшого домика на той стороне границы. Эту песню слышали и пограничные наряды, никакого интереса она для них не представляла: песня как песня! И никто не догадывался, что она — своеобразный код… Высокий худой человек был никто иной, как Клычмурад, родной брат колхозного чабана Бекмурада… Тот, что еще в далеком 1930 году улизнул за кордон…

Песня смолкла. Бекмурад посидел какое-то время возле ручья, еще раз ополоснул руки, встал, зорко огляделся и неторопливо направился к отаре. А ему хотелось поскорее подойти к одному из валунов, запустить под него руку и вытащить заветный пакет с терьяком… А на его место положить узелок с золотыми кольцами и серьгами — бумажные деньги на той стороне не ценили. Однако не пошел сразу к валуну, не зря говорят — осторожность половина ума… Знал, что в любую минуту могли заметить с вышки, зафиксировать все его действия, стоит только пограничникам навести свои чертовы приборы! Нет, он как всегда дождется темноты и тогда пойдет к валуну…

Торговля между братьями была выгодной для обоих и барыш приносила солидный. У них было несколько тайников, и в песне Клычмурад сообщал, какой из них на этот раз в работе. Брат приходил по ночам, выбирая самые темные и ненастные. И с песней они хорошо придумали — подозрений не вызывает, и самим все понятно. Бекмурад песен не пел, зачем лишний риск? Хватало песен Клычмурада и тех коротких записок, что прикладывались порой к товару. Родственных чувств они не испытывали, существовала лишь деловая связь, где все определяли деньги и товар…

Долгое время Бекмурад не знал: кто же его брат: бедный пастух или преуспевающий делец! На деньги был жадным всегда…

Но в конце-концов понял, что брат влачит жалкое существование, все деньги, весь доход от контрабанды забирает себе хозяин, а Клычмураду остаются крохи… Ах, если бы тот мешочек, что был у отца разделить на двоих!.. Все, абсолютно все наследство рода забрали проклятые большевики! При одном воспоминании об этом лютая, неукротимая ненависть железными тисками сдавливала сердце Бекмурада. Однако приходилось скрывать, таить в себе месть и злобу, даже улыбаться. Растекалась улыбка чабана по глубоким морщинам и никто не догадывался сколько яда носит он в сердце. Джигит стареет, но месть — никогда.

«…В населенных пунктах приграничных районов и в пунктах пропуска через Государственную границу СССР создаются добровольные народные дружины в соответствии с законодательством СССР».

Жители села считали чайханщика Селима странным человеком. Ну, кто из мужчин пойдет по улице, обвернув голову куском белой марли? А Селим ходил! Навернет метра два, закроет голову и плечи, да и шагает, не обращая внимания на удивленные взгляды и возгласы. Никогда с тюрбаном не расставался, только во время работы в чайхане. Мужчины шутили: снимает ли чайханщик его, когда ложится с женой?.. А женщины, смеясь, судачили, что Селим носит белый перенджик и дал обет молчания. Все это нисколько не трогало чайханщика, который считал, что подобное покрывало спасает сразу от трех напастей: пыли, мух и жары!