Дарья Прокопьева - Жемчужный узел

– Не надо, Микула, про хозяев плохо-то думать, – медленно, почти воркуя проговорил водяной. – А то хозяева тоже могут… подумать.

Микула судорожно выдохнул, и из его рта повалил пар.

– Виноват! Исправлюсь, вот-те крест.

Рука потянулась перекреститься, но дрогнула на середине движения: водяной расхохотался. Зычный, булькающий смех прокатился над озером, и в такт ему вдруг заквакали лягушки – по звуку, так добрый десяток.

Водоём внезапно наполнился жизнью. Поверхность озера пошла рябью, камыши колыхнулись, совсем рядом с лодкой выпрыгнула и лихо ушла под воду крупная рыба. Но вот водяной замолчал – и всё стихло.

– Ты уж думай, Микула, перед кем креститься собрался.

Микула подумал – и охнул. Бог-Отец бы тоже не обрадовался, что его имя всуе перед нечистью поминают.

– То-то и оно, – водяной подмигнул. – Так что ты мне тут крестами не отмахивайся. Извиняться по-другому надо, Микула. Делом извиняться надо.

– Каким это делом?

– Полезным! – сказал, как отрезал. – Отработай три года, и я тебя прощу.

Микула как дар речи потерял. Побледнел, посерел, замер.

– Не могу. Что хочешь проси, а этого – не могу. Семья у меня, их кормить надо. Не справятся бабы же! Они хрупкие, глупые: жена ни дня в жизни ничего не делала, дочка – тем более! Не ради меня, так ради них – попроси другого, чего угодно!

Он пожалел о сказанном в тот же миг, как слова вылетели изо рта. Каждая детская сказка учила не обещать исполнить любое желание, выполнить любое задание. Микула внутренне сжался – он понимал, что теперь последует.

– Семья, говоришь? – неожиданно заинтересовался водяной, зыркнул с подозрением. – И что, правда без тебя не проживут? И ты лишь за них просишь, не за себя?

– За них.

– Убеди меня. Расскажи о них.

Водяной прищурился. Микула замолчал, уставился на него. Заморгал быстро-быстро, будто сам был из рыбьего царства, и теперь вдруг оказался на суше.

– Н-ну… Марфа – это жена моя. Двадцать лет, почитай, женаты. Душа в душу. Ждёт меня каждый раз из поездки, на шею кидается. Расспрашивает, как съездил, что видывал, чего привёз. И в лицо ещё всегда так заглядывает! Проверяет, как я, не приболел ли в дороге, не устал ли…

Признаться, Микула покривил душой. Если жена и расспрашивала его о поездке, то только о прибыли, а в лицо заглядывала проверить – трезвым до неё муженёк добрался или похмельным. К чести Марфы сказать, для подозрений у неё имелись все основания.

– И Лизавета! – отбросив мысль о строптивой супружнице, Микула ухватился за другую. – Лизавета – это ж мой солнечный лучик! Светлая, чудесная девочка… девушка! Ей, почитай, семнадцать годков стукнуло, замуж давно пора! Вот, партию ей достойную подыскиваем, чтоб побогаче был, как принцессу её содержал, в шелка одевал, в шали укутывал…

– А отдай её мне.

Микула застыл с открытым ртом, не договорив.

– Не в жёны, конечно, – водяной махнул рукой, будто это было что-то само собой разумеющееся. – В услужение. На три года, вместо себя.

Тишина воцарилась гробовая. Водяной ждал, Микула смотрел. Время на минуту застыло, а потом медленно, с усильем пошло. Водяной придвинулся ближе, подтянулся, перегнулся через борт опасно накренившейся лодки:

– А что? Ты же говорил – что угодно отдашь? Сам ты уйти не можешь, тебе семью кормить надо. А она семью не кормит, пользы в дом не приносит. Так хоть тебе да матери поможет, доброе дело сделает. Всем хорошо.

Микула закрыл глаза, лицо его исказила гримаса. Знал же, дурак, что нельзя обещать что угодно! Знал, и всё равно угодил в эту ловушку.

– Другого не попросишь? – спросил обречённо.

– Нет. Либо ты, либо она – и спокойная, обеспеченная жизнь для твоей семьи.

Водяной вернулся в воду, замолчал. Не торопил, лишь изредка с интересом и хитрецой поглядывал на Микулу: чегой там в купеческой голове творится.

– Но что я жене скажу?

Водяной усмехнулся.

– Что партию нашёл хорошую. Жениха богатого, достойного, но с причудой: родственников невесты видеть не желает. А чтобы недолго думала, вот это ей покажи, – он опустил руку в воду, а когда поднял, на пальцах повисла длинная нить отборного, чистого жемчуга.

Микула уставился на неё, как на чудо света. Идеально круглые, совершенно одинаковые камешки мягко поблескивали на утреннем солнце, гипнотизировали. Им вторил мелодичный, покачивающий на волнах голос:

– Через три года приедешь, заберёшь Лизавету. Людям скажешь, что вдовая она стала, а саму девчушку снова замуж отдашь. Ну, подождёшь чуток, чтоб поверили, будто она скорбела – и отдашь. А я, глядишь, если дочка твоя работать хорошо будет, подарок вам сделаю. Будет наследство от почившего супруга. Богато жить будете, Микула!

Услышав своё имя, тот словно очнулся. Поднял взгляд от жемчужин, посмотрел на водяного. Тот спокойно поглядел в ответ и безмятежно улыбнулся, точно знал решение, которое Микула ещё не принял.

– Обещай, что с ней всё будет в порядке.

– Она вернётся к тебе в целости и сохранности. Я даже готов скрепить это обещание рукопожатием. Для нас оно священней, чем для вас.

Микула посмотрел на протянутую руку, будто та в любой момент могла обернуться клинком. И когда он сжал её, это ощущалось, как порез – только не на ладони, на сердце. Микула знал, что предаёт свою дочь, когда произнёс:

– По рукам.

Рукопожатие вышло неожиданно обычным: пальцы водяного не были ни холодными, ни склизкими – разве что мокрыми. Угроза была лишь в словах:

– Жду девицу через семь дней – хватит же, чтобы туда и обратно доехать? А если опоздаешь хоть на час, я вас обоих заберу. С потрохами.

Водяной осклабился и отпустил руку Микулы. Тот отшатнулся – от резкого движения лодка покачнулась, едва не повалилась вверх тормашками. Микула упал на дно, вцепился в борта, выравнивая равновесие. И только потом заметил, что водяного и след простыл. Лишь нитка жемчуга висела, перекинутая через борт.

По лестнице прокатился ворох из юбок и голосов и в холл с неподобающим топотом и хохотом вывалились три растрёпанные девицы. Две из них ещё продолжали смеяться, когда третья резко затормозила и ткнула острыми локотками сестёр под дых. Те, закашлявшись, готовы были на неё наброситься, но вдруг и сами замерли, притихнув.

С противоположной стороны холла за ними, поджав губы и скрестив руки на груди, наблюдала четвёртая проживающая в этих стенах женщина. Удостоверившись, что на неё обратили внимание, она медленно покачала головой из стороны в сторону:

– Так совершенно не пойдёт. Где это видано… – тут женщина медленно двинулась вперёд, обходя девиц по широкому кругу, – где это видано, чтобы девушки на выданье из уважаемой семьи вели себя, как базарные девки? Извольте-ка объясниться перед матерью.