Дарья Прокопьева - Жемчужный узел

Будто в подтверждение её мыслей подруги направились к тканям самых нежных оттенков. Отрезы приятно зашуршали, зашелестели в их руках, перебираемые, извлекаемые на свет и изучаемые самым тщательным образом.

– Ах, Лизонька, смотри! – выудила откуда-то Александра жемчужно-белый муслин. – Тебе обязательно надо пошить платье из этой ткани! Она тебе так к лицу!

Легкомысленно набросив отрез на плечи Лизаветы, старшая из сестёр тут же куда-то упорхнула. Лизавета же осталась в одиночестве наедине с нежнейшей тканью, высоким зеркалом и своими сомнениями.

– Я не очень уверена… – пробормотала она себе под нос, оборачивая отрез вокруг талии наподобие платья.

За спиной пронёсся вихрь по имени Маша. Лизавета повернулась боком к своему отражению, придирчиво окинула фигуру: муслин струился вдоль тонкого силуэта, подчёркивая её хрупкость. И не сказать, чтобы это было плохо – разве что из-за оттенка ткани Лизавета сама себе казалась болезненной.

– А тебе идёт! – вихрь по имени Маша вернулся, покрутился вокруг и унёсся в противоположную сторону.

Лизавета нахмурилась. Подошла к зеркалу поближе, придирчиво вглядываясь в ничем не примечательное лицо. Может, сёстры правы и дело вовсе не в ткани? Она ведь всегда была очень светлой со своими голубыми глазами, бледной кожей, льняными локонами – настолько, незнакомые люди порой шёпотом интересовались у батюшки о её самочувствии.

– Ещё думаешь? – удивилась вновь оказавшаяся рядом Александра. – Девочки, а ну-ка подойдите сюда! Скажите: нашей же Лизоньке диво как подходит!

Наденька вынырнула откуда-то из-за тканей, взъерошенная, но в целом довольная вылазкой. Оттого столь разительным было изменение в её лице, когда улыбку сменили задумчиво поджатые губы. Внимательный, изучающий взгляд скользнул по Лизавете:

– А что же, неплохо! Если тебе нравится, то почему бы и нет!

– Но мне не то чтобы нравится… – задумчиво начала было Лизавета.

– Вот видишь! – не услышав, всплеснула руками Александра – Всем девочкам нравится. Я слышала: Маша тоже сказала, что тебе всё к лицу!

– Ну, если вы все трое уверены…

– Вы, что же, определились? – вдруг выглянула из-за её плеча модистка.

Лизавета, вздрогнув, обернулась. На мгновение она задержала взгляд на лице Румянцевой, надеясь по его выражению понять впечатление от увиденного. Но что сударыня Румянцева умела, так это сохранять мастерски вежливую улыбку в любой ситуации. А тут ещё и сёстры, как назло, стояли над душой.

– Да, пожалуй, определилась, – скрепя сердце, кивнула Лизавета.

– Очень и очень славно, – просияла Румянцева. – А что же фасон? По последней моде: высокая талия, открытые плечи, декольте поглубже?

– Нет-нет! Открытые плечи мне ещё рановато!

Модистка замерла. Лизавете даже показалось, что вот сейчас выражение её лица даст трещину: улыбка сменится удивлённо приподнятой бровью, – но нет. Румянцева, пускай и с запозданием, кивнула:

– Как пожелаете, ваша степенность. Пройдёмте снимем мерки.

Лизавета послушно проследовала за ней и поднялась на невысокий помост. Модистка закружила вокруг, лихо орудуя то иголками, то отрезами бумаги, то аршинной линейкой. Лизавете оставалось только лишний раз не шевелиться и терпеливо ждать.

Сестёр рядом не было: они никак не могли сделать выбор. Точнее, Александра-то определилась, но остановилась, вопреки моде, на тёмном оттенке. Теперь Наденька её отговаривала, а Маша подначивала, наблюдая за спором как за увлекательным спектаклем. Деталей Лизавета не слышала, но по долетавшим даже до неё голосам понимала: угомонятся сёстры ещё нескоро. Разве что их остановит кто-то из других покупательниц – одна, вон, уже вся сжалась от негодования, так и глядишь…

– Да хватит же, мама!!! – Лизавета резко развернулась, задев модистку.

Неожиданно громкий крик заставил замолчать даже её подруг. Все взоры обратились к дальнему углу магазина, где стояла совсем юная девушка – наверное, ровесница Маши. Именно она сейчас, вскинув подбородок, распинала собственную мать:

– Только и говоришь, что о том, как мне нужно себя вести, что делать, что говорить, что думать, боже ж ты мой! – она аж ножкою топнула. – Надоело, надоело пуще пареной репы! Надоело наряжаться как все, надоело думать о других, надоело желать только замужества – да не хочу я замуж-то выходить! Я стихи писать хочу, в столицу хочу, в поэтический клуб!..

Звук пощёчины – смачный, резкий – заставил Лизавету вздрогнуть. Мать девушки, в которой она с запозданием признала барышню Смирнову, тоже из купеческих отпрысков, склонилась и что-то прошипела на ухо дочери. А затем схватила её за руку и разве что не вытащила из салона, да так резво, что едва не столкнулась с разинувшей рот Наденькой – той пришлось отшатнуться.

– Да что ж это такое, – пробормотала Румянцева так тихо, что Лизавета не услышала бы, не стой так рядом. – Дорогие гостьи, прошу простить за сей прискорбнейший инцидент! Надеюсь, он не сильно растревожил вас. А чтобы хоть немного скомпенсировать вам пренеприятнейшее зрелище, прошу вас – выберите для себя или своих дочерей любую ленту для волос, какая вам только понравится.

Это сработало. Покупательницы единой волной хлынули к прилавку с лентами, перешёптываясь и переговариваясь. Модистка тяжело вздохнула, откидывая выбившуюся из причёски прядь со лба, и поймала взгляд Лизаветы:

– Вы тоже можете выбрать.

– Зачем? Ведь это была не ваша вина?

Румянцева промолчала. Лизавета уже решила, что та не ответит – но модистка повернула голову, поглядела на то место, где совсем недавно стояла скандальная барышня, и тяжело уронила:

– Отчасти, может быть, и моя.

Что она имела в виду, Лизавета побоялась уточнять.

Почему-то о словах модистки Лизавета не рассказала ни подругам, которые потом ещё полдня обсуждали случившийся инцидент, ни маменьке, которая уже за ужином без интереса спрашивала её о прошедшем дне. Но слова эти никак не выходили у неё из головы – вместе с жалостью к юной Смирновой.

Отвлечь Лизавету от тягостных мыслей смогла лишь хлопнувшая в прихожей дверь и последовавший за этим басовитый окрик:

– А что ж это меня никто не встречает?! Неужто забыли батьку?!

– Стой, куда! – тут же вскричала маменька.

Но Лизавета не слушала. Отбросив столовые приборы, она вскочила из-за стола и побежала ко входу в дом так, что юбки развевались за её спиной. А отец уже ждал, распахнув тёплые объятия.

– Здравствуй, здравствуй, мой птенчик, – пробасил он, и Лизавета почувствовала, как в макушку ткнулся колючий подбородок. – Вижу, соскучилась!

– Ты как? Как доехал? Голодный? – едва отстранившись, завалила его Лизавета вопросами. – Устал, поди! Давай я слуг сейчас снаряжу, чтоб воды тебе на ванну нагрели!