Дарья Прокопьева - Жемчужный узел

– Нам нужно с тобой кое-о-чём поговорить, – продолжал отец.

Сердце Лизаветы сжалось от недоброго предчувствия.

– Когда я был в отъезде, произошло нечто… необычное, и я должен тебе об этом рассказать. Это случилось в последней деревне, которую я посетил, в Карасях – ты, может быть, помнишь, я как-то о ней рассказывал…

Недоброе предчувствие превратилось в уверенность: случилось нечто крайне плохое. Отец, привыкший говорить открыто и прямо, неспроста так долго подступался к собственно теме разговора – будто оттягивал неизбежную казнь.

– Так вот, я там кое-кого встретил…

– Да водяного он встретил, вот кого! – громко стукнула по столу кружка в маменькиной руке. – Точнее, твой дорогой батюшка так говорит. Верить ему или нет, сама уж решай.

Маменька скрестила руки на груди, всем своим видом показывая: своё решение она уже приняла. Отец поглядел на неё тяжёлым, придавливающим к земле взглядом. Маменька ответила тем же.

– Не так я хотел это сказать, но что уж. Да, Лизаветка, я знаю, как странно это звучит. Я тоже не поверил, когда деревенские начали рассказывать о всякой нечисти, которая якобы водится в их озере. Но именно за это я и поплатился, и теперь прошу тебя: воспринимай мой слова всерьёз.

Лизавета ошарашенно переводила взгляд с отца на маменьку. Всё это звучало как глупая, затянувшаяся шутка, но оба они не выглядели весёлыми.

– Лизавета? – отец обратил на себя её внимание. – Ты меня слышала?

Она кивнула. За неимением лучшего, отец принял это за согласие.

И он рассказал всё: про встречу с водяным на сумрачном озере, про собственную браваду, про данное из растерянности обещание – и про договор, который связал со случившимся ничего не подозревающую Лизавету.

Она слушала молча, лишь порой искоса поглядывала на маменьку. Та с каждым словом становилась всё мрачней и мрачней, всё сильнее поджимала губы – так, что к концу рассказа они превратились в тонкую, едва различимую ниточку.

– Попробуй мне поверить, – в довершение проговорил отец негромким, доверительным тоном, который Лизавета редко от него слышала. – Я понимаю, что это непросто, но ты должна.

– Почему? – спросила она, толком не понимая, что хочет узнать.

Почему отец рассказывает ей какие-то сказки? Почему он выдаёт их за правду? Почему, если это правда, он заключил с водяным именно такой договор? Почему он хочет, чтобы она поверила – ведь это, в конечном счёте, не имеет никакого значения?

– Если ты не будешь верить, – по-своему поняв вопрос, произнёс её отец. – Если ты не будешь верить, то можешь меня не послушать. А если ты не будешь меня слушаться, то я не смогу тебя спасти.

Лизавета хотелось спросить, от кого, но она благоразумно промолчала.

А вот маменька смолчать не смогла:

– Ты давай, договаривай! Скажи, что удумал!

Отец бросил на неё раздражённый взгляд. Маменька сжала губы ещё сильней, хотя мгновение назад Лизавете казалось, что это невозможно.

– Я хочу тебя спрятать. Мы уедем с тобой вдвоём куда-нибудь в пригород, на постоялый двор – подальше от дома и от любых рек и озёр. На земле у него нет власти, я уверен, и если не касаться воды…

– То есть не умываться и не пить, – веско вставила маменька.

– И если не касаться воды, – с нажимом продолжил отец, – он нас не найдёт.

Лизавета посмотрела на него с ужасом. И нет, её пугала не мысль о встрече с мифическим водяным – её пугало, что отец искренне верил в то, о чём говорил.

– А сколько нам так… прятаться? – осторожно спросила она.

– Неделю. Мы договаривались, что я отдам ему тебя через семь дней. Четыре из них уже прошли, ещё три у нас есть в запасе – он ничего не будет предпринимать, пока есть шанс, что я тебя привезу. Нападёт, скорее всего, на седьмой день, когда станет ясно: ему ничего не светит. Ну, и потом ещё пару раз попытается – но я не думаю, что станет долго нас преследовать. Он не показался мне… настойчивым.

– И когда ж ты только успел его так хорошо узнать! – фыркнула маменька.

Отец строго на неё зыркнул, но маменька была, пожалуй, единственным человеком, на которого это никак не действовало.

– Говори что хочешь, но всё это звучит, как деревенские байки. Водяные, похищенные девицы – ты ещё сказку про лешего и домовика нам расскажи! Я тебе уже сказала: сам на эту ерунду клюнул, сам с ней и возись. А дочери я голову заморачивать не позволю!

– А под воду её утащить, значит, позволишь?!

– Да кто её туда утащит! Тьфу, был нормальный человек, а наездился по этим сёлам – нахватался ерунды. Сколько раз я тебе говорила: найми ты какого-нибудь мальчишку – пусть за тебя катается. Можем же ведь себе позволить!

– Вот именно: сколько раз я тебе отвечал, что не в деньгах дело?! Люд там такой, что абы с кем торговать не станет – доверенное лицо нужно, свой человек!

– А ты и стал тем человеком – вон, в нечисть всяческую уверовал!

Этот спор был Лизавете знаком.

Маменька, для которой репутация была невероятно важна, частенько заводила с отцом разговор о том, что пора расширяться: обзавестись лавочкой в городе, нанять сидельца, приказчиков. Отец об этом и знать не хотел – верил, будто как он, никто торговать не сможет, и продолжал лично разъезжать по деревням и весям. Правда, их со временем стало столько, что приказчика всё же пришлось нанять, но часть сёл отец всё же оставил за собой.

– Да что ж с тобой не так, женщина! – спор, меж тем, перешёл на повышенные тона. – Я тебе говорю: дочь наша в опасности. А ты только и лепечешь: «Что подумают люди! Что подумают люди!» Какая разница, что они подумают, если Лизаветку невесть куда заберут на три года!

– Не заберут, потому что это бред сумасшедшего! Я тебе об этом вчера сказала и сегодня скажу, раз с первого раза не доходит!

– Это до тебя с первого раза не доходит. А до Лизаветы дошло: вон, сидит притихшая. Уж она-то поняла, что о серьёзных вещах речь-то идёт!

И тут взоры раздражённых родителей обратились прямо на неё. Отец смотрел с мрачной уверенностью, маменька – с терпеливым ожиданием: мол, давай, скажи батеньке, что ты ему тоже не веришь. А Лизавета думала только о том, чтобы провалиться сквозь землю.

– Ну? – кивнула маменька.

Отец просто молчал, и от этого молчания становилось лишь хуже. Лизавета чувствовала себя совершенно беспомощной. Да, она была полностью на стороне маменьки, но сказать об этом?!..

У Лизаветы язык не поворачивался разочаровать отца. Ведь это он, а не маменька, по-настоящему заботился о ней все семнадцать лет, от самого рождения. Это отец, возвращаясь из долгих поездок, сразу же бежал к ней в спаленку, чтобы рассказать подслушанную у деревенских сказку. Это отец, когда она подросла, привозил со всего света гостинцы: необычные поделки, свистульки, игрушки и сладости. Это отец всегда, даже в минуты усталости после дороги, первым делом спрашивал о её делах – и не дежурно, как маменька, а с живым интересом.