Алексей Поляков - На волне русалки

– Послушай, Лео, ну правда: на хрена музею эта штука? – Бек старался говорить как можно спокойнее, однако у него это не слишком получалось.

– Можно подумать, она жизненно необходима именно тебе. Пока ты не привел ни единого убедительного аргумента, почему я должен снимать ее с баланса.

– А «закон о рациональном использовании вещей»?

– Формулировочку напомни, будь добр… – буркнул Лео с какой-то неприятной канцелярщиной в интонациях.

– «Любой неиспользуемый владельцем в течение трех последних лет предмет… должен быть передан заинтересованному лицу при предоставлении убедительной аргументации…»

– Вот-вот, видишь: «убедительной аргументации». А я от тебя пока только какое-то мычание слышу. Музей и так на перерасход бумаги глаза закрывает, и много на что еще. Сложно спорить, Бек, что ты – один из лучших художников Планеты. Среди палеореконструкторов – возможно, лучший в мире. Не смотри на меня так, как будто сам этого не знаешь. Но почему ты ненавидишь выданный тебе новейший пространственный планшет лютой ненавистью? Планетарный совет отнесся к твоей маленькой причуде с пониманием и выделил тебе неслабую квоту: тридцать листов драгоценной бумаги в месяц. Но она у тебя в первые же дни заканчивается, а я вынужден ежемесячно листов двести «на прочие нужды» списывать.

– Ну не могу я наброски на планшете делать. Отрисовать начисто – без проблем. Но наброски, новые идеи – нет. Не думается мне, когда пальцем по воздуху водишь. Халтура выходит. Для массового зрителя сойдет, конечно… Ну так и замените меня тогда каким-нибудь массовым дизайнером.

– Не заменим, даже не надейся. И бумагу для тебя продолжу лично выбивать. Но отдать экспонат из музейного фонда просто потому, что ты так захотел? В общем, даю тебе ровно одну, последнюю попытку. Объясни, пожалуйста, на кой тебе сдалась эта штука и что она умеет такого, чего нет в твоем браслете?

Предмет, о котором шел ожесточенный спор, стоял на столе между ними. Это был увесистый металлический короб с небольшим дисплеем, рядами сенсорных кнопок и раскладной антенной, занимавшей в сложенном виде большую часть конструкции, а в развернутом – способной накрыть, словно зонтиком, всю столешницу. Ну или кровать. Рядом с которой его, собственно, и полагалось устанавливать.

Бек жадным взглядом вцепился в прибор. Лео начал склоняться к тому, что, пожалуй, лучше отдать увлеченному ценному сотруднику эту рухлядь, чем продолжать препирательства. Пользы от тяжеленного ящика в хозяйстве никакой, в экспозиции естественнонаучного музея он тоже без надобности: только место в шкафу занимает. Но его разбирало любопытство: на кой, собственно, черт дрим-дизайнеру, лучшему палеореконструктору Севильского Естественноисторического музея, сдался один из первых домашних образцов FE-коммуникатора? Будь Бек технарем или историком, все объяснялось бы куда проще. С другой стороны, никакой четкой разницы между понятиями «технарь – гуманитарий» или «художник – программист» теперь не существовало… Что такое дрим-дизайн? Наука или искусство? Творчество или ремесло? Программирование или живопись? Ни одно из этих понятий, и в то же время – все сразу.

– Понял, Лео, понял, – торопливо заговорил Бек, чувствуя, что победа уже близка. – Попробую объяснить, как художник. Эта штука и правда не умеет ничего такого, чего не умел бы мой браслет. Жутко громоздкая и неудобная. Про мысле-кодовый преобразователь вообще молчу. Чтобы завести его, нужно мыслить не образами, а языком Хьёрн. Да, именно так: «сдвиг литосферной плиты на три миллиметра, поднять давление в пяти километрах к северо-западу, описать фрактал для каждого куста… Продумать обмен веществ каждого организма, создать пищевые цепочки… Попытка визуализации… Если рухнуло – идти к метке номер пятьдесят две тысячи сто семнадцать»… Но меня всегда вдохновляла передача чего-то большого и сложного минимальными изобразительными средствами. Отсюда и бумага, из-за которой ты так ворчишь. Помнишь художников-кубистов? Они передавали сложные образы с помощью простейших геометрических фигур. Или вот, пример еще удачнее. Недавно раскопал в учебнике истории вычислительной техники. Знаешь, что такое ASCII-art?

Лео мотнул головой: ранней историей вычислительной техники он никогда не интересовался. Да и Бек, вроде бы, тоже.

– Существовало такое направление в искусстве, когда первые домашние компьютеры только начинали появляться. Представляешь, художники рисовали целые картины… символами! Обычными текстовыми символами, подбирая их по плотности, конфигурации, направлению линий… Возникло оно, как и многие другие виды искусства, от безысходности: не было тогда ни нормальных видеокарт, ни программ соответствующих. А потом все это появилось. Но энтузиасты все равно продолжали рисовать символами. Даже чемпионаты устраивали, конкурсы… И знаешь… Во многих работах было куда больше фантазии и смекалки, чем в тех, которые создавались с помощью графических редакторов.

– Значит, очередной вид творческого мазохизма? – усмехнулся Лео.

– Да! Да! Помучай меня, ну пожа-а-луйста! Отдай мне эту игрушечку! – начал кривляться Бек.

Лео вздохнул, прикрыл глаза, выдержал паузу в несколько секунд… Слегка коснулся пальцем своего браслета и протянул руку в направлении художника-«мазохиста».

Не веря еще в собственную удачу, Бек осторожно поднес свой браслет к браслету Лео. Индикаторы перемигнулись зеленым, давая понять, что информация передана.

– Все, пропуск на вынос записан. Забирай свой ящик Пандоры. Музею он правда без надобности. Покажешь потом, что получилось? – доброжелательно поинтересовался Лео.

Бек едва заметно напрягся при словах «ящик Пандоры». Интересно, это Лео случайно брякнул? Или о чем-то догадывается? Вряд ли: иначе с чего бы так легко отдал? Впрочем, и сам он пока мало что понимал и не знал наверняка, выйдет ли толк из его дурацкой затеи.

Окрыленный, он вышел скоростной походкой из здания музея. Невзирая на солидный вес прибора, Бек почти бежал. Миновав ажурные мавританские арки севильского Алькасара и роскошный апельсиновый сад, он сам не заметил, как оказался на площади перед станцией канатной дороги. Точнее, обнаружил себя стоящим в длинной очереди на посадку. В желающих прогуляться по музейно-исторической части Севильской дубравы недостатка не было никогда.

Очередь, однако, продвигалась быстро. Вагончики на солнечных батареях подкатывали один за другим, люди грузились в них скоординировано, без суеты и давки, и вот уже Бек в обнимку со своим чудо-аппаратом мчался в восьми сотнях метров над кронами деревьев по направлению к узловой станции на крыше ближайшего жилого острова. Еще пара пересадок – и старая Севилья окончательно скрылась из виду, уступив место живописным предгорьям. Лишь смутно угадывающийся на горизонте шпиль Хиральды – бывшего мавританского минарета, впоследствии надстроенного, увенчанного золотой статуей и ставшего колокольней католического собора – напоминал о том, что некогда здесь стоял огромный старинный город.